Париж начала восемнадцатого века был ненадежным и опасным городом для жизни человека, от простого клошара[1] до аристократа из высшего общества. Одновременно он оставался одним из самых быстроразвивающихся и привлекательных городов Европы того времени. Его улицы и здания, подобно зеркалу, отражали беспорядок, нестабильность и смуту в экономической жизни Франции, как государства и как общества. Но, как и другие европейские города, Париж был чрезвычайно грязным городом, полным смрадных запахов и вони. Он состоял из шестисот улиц и переулков, в которых порой было совершенно невозможно разъехаться двум каретам или повозкам.
Между шеренгами домов и городских строений протекали два немыслимо вонючих ручейка. Вымощенные камнем мостовые скрывались под толстым слоем грязи. Бессмысленно было выметать или смывать эту городскую грязь водой или счищать лопатой. Сложная смесь, в состав которой входил навоз, оставленный на дорогах не только лошадями, ослами, мулами, но и человеком. Всевозможные отбросы, чаще всего органического характера, из живодерен, боен, кожевенных и красильных мастерских покрывали жирным слоем городские улицы. Все это естественным образом перемешивалось и превращалось в зловонное и смрадное месиво, вдавленное в брусчатку улиц колесами несметного количества повозок торговцев и карет аристократии. Это месиво, как говорили современники, «шибало в нос не хуже горчицы», испуская одновременно трупный, отдающий адом серный запах.
И в этом зловонном городишке мне нужно было найти свое место, прожить довольно-таки продолжительное время. Но, прежде всего, я не хотел в течение всего своего времени пребывания в этом городе постоянно дышать городским зловонием и смрадом!
Я все еще лежал в ванной, заполненной горячей водой, по верху которой плавала густая мыльная пена, когда уловил странный и какой-то тонкий писклявый звук. Внутренний зрением я мгновенно окинул взглядом это тесное помещение, под названием помывочная комната, но ни крыс, ни мышей, обязательных обитателей парижских домов и строений, так и не обнаружил. Тогда свое внимание я перенес на дощатую дверь этого помещения и увидел, как в щель между полотном двери и косяком дверного проема просунулось почерненное лезвие кинжала. Трение металла кинжала о высохшее дерево двери и издавало этот неприятный писклявый звук, на который я только что обратил внимание.
Кинжал своим острием ловко подхватил металлический крючок, которым я запер дверь в помывочную комнату и, резким движением к верху, выбил его из скобы запора.
Дверь распахнулась, на пороге помещения возник человек в черном бархатном костюме и с маской на лице. Такое неожиданное вторжение в личные покои могло, кого угодно напугать, но, разумеется, только не меня. И на это существовали две причины, во-первых, я же не был дураком, и успел на все двери помещений своих гостиничных апартаментов наложить магические чары раннего предупреждения. Как только какое-либо лицо переступало порог моих этих апартаментов, то внутренний голос тут же меня оповещал о том, что в моих покоях появилось некое лицо, вошедшее без соответствующего предупреждения и моего личного разрешения.
И, во-вторых, называя это лицо, только что вторгшееся в мои частные владения, человеком, я несколько покривил душой. Это лицо не было человеком, в полном смысле понимания этого слова, а было его уменьшенной копией. Но оно не было карликом, гномом или лилипутом, хотя его можно было бы отнести ко всем этим типам проявления человеческой расы. Повторяю, это лицо выглядело вполне человеком, но оно таковым не было, рядом с моей ванной стоял какой-то гуманоид.
Этот гуманоид имел рост пятнадцатилетнего подростка! Но если судить по количеству и глубине морщин на его лице, слегка подрагивающим рукам, то этому гуманоиду подростку было лет семьдесят, не менее. Этот семидесятилетний подросток с маской на лице и с кинжалом в правой руке стоял передо мной и нагло ухмылялся. Дребезжащим старческим тенорком, он прошипел сквозь редкие зубы.
— Ну, что господин русский Никто, как вы поживаете в Париже! Третий день вы находитесь в этом маленьком европейском городке, но ко мне так и не соизволили явиться, чтобы представиться, чтобы должным образом мы могли бы познакомиться. Вот и пришлось мне, нарушая все древние традиции, самому отправляться к вам в гости. Вам, молодой человек, следовало бы знать о том, что, если вы собираетесь жить и работать секретным русским секретным агентом в Париже, то первым делом должны были бы у меня зарегистрироваться. А уж потом, после регистрации я бы выдал бы вам соответствующее удостоверение, специальное разрешение на шпионаж…
— Вы имеете в виду, что, если я буду работать на своего государя Петра Алексеевича в Париже, то я, прежде всего, должен был бы получить соответствующего разрешение у вас, секретного агента Сикрет Интеллидженс сервис в Париже. Да вы в своем уме, мистер…
— Без имен, пожалуйста, господин Никто. Да, я являюсь уполномоченным агентом британской Сикрет Интеллидженс сервис в Париже, но и одновременно я являюсь официальным представителем гуманоидной расы трейси[2]. Вы, как маг шестого разряда или, попросту говоря, начинающий маг, должны были в первый же день своего появления в Париже явиться ко мне, преклонить передо мной колени и склонить голову…
— Извините, милорд, но я был очень занят, поэтому не смог своевременно нанести вам визит! К тому же я не был соответствующим образом проинформирован посольским приказом своего государя Петра Алексеевича, как мне следует поступать и вести в подобных случаях!
К моменту начала разговора с Жаком Батистом маркизом де Сеньоле, сыном известного французского интенданта финансов Жана Батиста Кольбера времен Людовика XIII де Бурбона, я уже покинул ванну и был одет в соответствии с парижской модой тех лет. На мне была сорочка, богато украшенная кружевом и бантами, короткая куртка веста с рукавами до локтя и штаны-ренгравы[3] до колен. На мне также были башмаки с тупыми носками и чулки черного цвета. Этот английский шпион гуманоид не успел даже заметить того, как моя ванная комната двадцать первого столетия снова трансформировалась в тесный, пыльный каменный мешок. В этом помещении нам было трудно беседовать, даже не на что было присесть, поэтому я предложил своему хамоватому гостю перейти в мою гостиную.
Не желая на первых же шагах в Париже делать какие-либо ошибки, понапрасну наживать врагов, я решил притвориться русским дураком и с мистером Жаком Сеньоле, морским министром Франции, установить дружеские отношения. Жестом руки и мысленным обращением к английскому шпиону, это все, что умели или могли делать маги шестого разряда, я предложил ему перейти в переднюю комнату или гостиную своих гостиничных апартаментов. Там имелась пара деревянных диванов, на которых можно было посидеть, правда, эти деревянные диваны были очень неудобными, беседуя со своим гостем.
