— Во-первых: как ты здесь оказался? — Ивар вынул из ножен и стал придирчиво рассматривать приготовленный для мистерии меч.
— Исключительно по милости Его Святейшества архиепископа Настангского и Эйленского. Дабы уладить с тобой имущественные и прочие мирские дела. Плюсы профессии… Адвокат, священник и гробовщик…
Ивар хмыкнул. Рубанул клинком воздух. Сердито сморщился… Боже карающий, да кузнецу надо ядра оторвать за такое!!
Рошаль следил за его движениями настороженным цепким взглядом. Примерно вот так же смотрел Болард во время их последнего разговора. У, вороны!
— Ты завещание написал?
Ивар поднял глаза.
— А надо?
— Тогда распорядись устно. Я позову свидетелей.
— Пошел ты к черту.
— Дон, ну ты совсем дурак?
Ивар не успел ответить. В дверь постучали — вежливо, но очень настойчиво, и голос того самого монаха, который встречал князя Кястутиса на ступеньках Храмины, сообщил, что уже пора.
Ивар на секунду зажмурился.
— Латы!
— К черту. Нож есть?
Из потайного кармана мантии Рошаль вынул стилет в кожаных ножнах.
— Спасибо, — Ивар прицепил ножны со стилетом к пустому поясу — все свое оружие он отдал, входя в храм. Вытер ладонь о бедро, взял ритуальный меч.
За стенами, в Храмине, отдаленный толщей камня, гремел хорал. Удары колокола вплетали в мелодию мерный ритм.
— Крестный ход заканчивается, — вздохнул Рошаль. — Иди. Я буду в храме.
Ивар кивнул. Подмигнул и толкнул дверь ризницы. Постоял, привыкая к темноте на лестнице. Вопреки собственной воле дожидаясь звука знакомых шагов. Почему-то князю очень было важно, чтобы Болард пришел.
Тишина была нерушима.
"…Господь, твердыня моя…"
Произнесенные по-таалински слова древнего псалма звучали незнакомо, но Ивар привычно повторял их про себя, сосредотачиваясь. Он стоял на храмовых подмостках и глядел перед собой. С шипением горели вокруг помоста восковые свечи. Тысячи свечей. Лица стоящих в Храмине людей не угадывались за ними. Только колебались от дыхания размытые золотые огоньки. Где-то там, внизу, был и Рошаль. Смотрел на князя, вознесенного над толпой на человеческий рост, и Ивар чувствовал его взгляд. И еще взгляды — твердые и недобрые.
Ивар обернулся к алтарю. Тот едва угадывался за свечами и цветами, чей запах, мешаясь с запахом пота и ладана, кружил голову. Громко и внятно звучала молитва. Не смотря на распахнутые окна и двери, было душно.
Боже, как душно… Князь раздернул ворот котты, опять пожалев о том, что вышел из дому без гривны. Говорят, будто смарагд бережет воина от дурного глаза, чародейства, драконьего огня и предательского клинка… Интересно, что из этого приготовил ему Ингевор?
Не оборачиваясь, Ивар чувствовал, как трется о столб прикованная девочка-рабыня, дышит сухо и часто, всхлипывает. Ей даже нечем смахнуть паутину взглядов.
Времени не осталось.
И почти сейчас же снова ударил колокол, и голоса церковного хора взлетели под купол, и тысячекратно отраженное эхо заметалось среди золота и порфиры стен и вдруг осеклось. Взвыла и шарахнулась прочь от подмостков толпа. Завизжала прикованная пленница.
Ивар крутнулся на этот крик и увидел…
Глава 4.
1989 год, 13 мая. Гомель
Трамвай оказался замаскированной камерой пыток. Комплексной. В нее входило удушение в насмерть запечатанном вагоне с одновременным выкручиванием конечностей и прочее средневековое членовредительство. Несчастную Майку толпа прижала к стеклу и настойчиво пыталась ею это стекло выдавить. Сил сопротивляться не было, и девчонка только возмущенно шипела и закатывала глаза. Борис, по прихоти этой же толпы, оказался рядом и даже пытался Майку оберегать. Но и это не выходило. Зато Майке хорошо была видна его ободряющая улыбка.
Остальным повезло меньше. Их рассеяло по салону, и только сдавленные вопли говорили о том, что все еще живы.
Вагон резко крутнулся в каком-то балетном па, и старушонка, влекомая сумками и корзиной, впечаталась Майке в бок.
— Толкаюцца тут всякия!! — пронзительно завопила бабуля.
Девчонка смущенно поежилась. Больше всего на свете она ненавидела скандалы и терялась от вспышек ярости зачастую совершенно не знакомых ей людей.
— Молодежь! До чиво распустились! Парень, а от девки ну не отличишь!
Майка растерянно потерлась потрепанными джинсами о край старухиной корзины, встряхнула рыжей головой.
— Мадам! — расхохотался Болард. — Вы раздавите мальчика своими пакетами. Пощадите, он исправится!
— А ты-ы!.. — заверещала старуха, но тут трамвай нервно дернулся, колеса проскрежетали по рельсам, пронзительно зазвенело соседнее стекло, рассыпалось мелкими брызгами по толпе. Солидно взвизгнула толстая накрашенная дама, милицейской сиреной взревел чей-то ребенок.
— Автобус… — прошелестело в воздухе. — Автобус… врезался…
Майка ухитрилась обернуться и увидела «уазик». Передняя дверь автобуса заменяла трамвайное окно. По-змеиному зашипев, открылись двери, и стало ясно, что трамвай дальше не пойдет.
— Ну и ладно, — бодро сказал Борис, когда они выбрались из вагона. — Мы и так приехали.
Они стояли у подножия крепостного вала, где над городом самодовольно возвышались темно-красные кирпичные стены. На холме от порывов сухого ветра покорно раскачивались пыльно-зеленые ивы, а справа, на площади Ленина, цвели огромные кусты роз, утопив в своем великолепии невзрачный памятник. Вождь почему-то сильно накренился вперед, и казалось, что он падает в знак солидарности с Пизанской башней. А может, просто вытягивает шею, тщетно стараясь взглянуть через холм на памятник отцу, обиженно повернувшийся к сыну задом. Майка уже не в первый раз любовалась этой семейной сценой, но опять не удержалась и фыркнула.
— Хочу розу, — капризно объявила, выскальзывая из толпы, Гретхен.
— Народу много, — назидательно сообщил сестре Борис.
Сосед Серафим объявил насмешливо:
— Трусит он, солнышко. Будет тебе роза.
— Не дома, — голосом, не подлежащим обжалованию, оборвал его приятель. Пошли.
— Слушаюсь, начальник, — Сима первым полез по крутому пыльному склону. Майка с удивлением глянула на это восхождение, хотела, было, предупредить, что вход в крепость один, через ленинский розарий, а не по горе. Но вспомнила, что у парней здесь раскоп, а, стало быть, им виднее. А прыткого Симочку уже поглотил оборонительный строй ив.
— Ох, мама… — уныло подбодрила себя Ритка и снисходительно подала братцу руку.
Неожиданно оказалось, что взбираться совсем легко. Даже Гретка в изящных туфельках на каблуках почти не отставала. Симочка дожидался возле сторожевой башни. Уже с розой. Из воздуха он ее вынул, что ли? А скорее, в пакете прятал. Для Гретки отчего не расстараться? Она всегда Симочке нравилась. Гретка розу приняла и даже улыбкой воздыхателя удостоила. Серафим покраснел. Борис презрительно фыркнул. Майка задумчиво почесала ухо. Она боялась, что археолог после такого заставит их карабкаться и на стену: просто так, без штурмовых лестниц. Но Борис просто открыл небольшую дубовую дверцу. И рыжая свято уверовала в правильность избранного почти другом детства пути. А зря. Внутренняя дверца оказалась заколочена широкими корявыми досками.
