Гарри не успел сделать нескольких шагов, как дверь дома номер четыре распахнулась, и в пролившемся на газон прямоугольнике желтого света появилась массивная фигура мисс Дурсль. Тетя Петуния сопровождала ее.
— Спасибо за предложение, дорогая, — громко сказала Мардж, — но я обязана ехать. Мои бедные собачки боятся ночевать без мамочки.
Петуния что‑то пискнула в ответ, но ее голос был заглушен могучим хохотом Мардж.
— Что ты, я совсем немного выпила. Это разве много! Помнится, раньше…
Она осеклась, только теперь заметив Гарри, который безуспешно пытался раствориться в тени.
— Ага! — громыхнула Мардж. — Это твой племянник, Петуния? Ты позволяешь ему шляться по ночам?
— Не позволяю, — начала было тетя, но Мардж не дала ей договорить. Она подошла к Гарри, переваливаясь на ходу, как утка, и нависла над ним всей своей необъятной тушей, как никогда напоминая своего усопшего братца. От нее пахло псиной, дешевыми духами и крепким виски.
— Конечно, она тебе не позволяет! — зарычала она. — Ты, маленький паршивец, дурная башка, пользуешься тем, что твоя тетка убита горем! Болтаешься ночами невесть где! Воруешь!
— Я не ворую, — возмутился Гарри.
— Не смей мне перечить! После того, что мой бедный брат для тебя сделал! Так‑то ты чтишь его память! Не удивлюсь, если он умер оттого, что твое непослушание разбило ему сердце!
— Я… — начал было Гарри, но тут Мардж наклонилась, грубо схватила его за футболку и притянула к себе почти вплотную, так, что ему пришлось задрать голову чтобы не быть задавленным ее могучим бюстом. Дыша перегаром прямо ему в лицо, она прошипела:
— Мелкий бракованный щенок. Твоя сучка — мать разродилась у Вернона на пороге, верно? После того как твой папаша — наркоман бросил ее…
Ярость захлестнула Гарри с головой, но она придала ему сил, и он все же вырвался из тетушкиных объятий. Одна из больших пластмассовых пуговиц, на которые застегивался пиджак тети Мардж, оторвалась с мясом и осталась в его руке.
— Не смейте! — закричал он, дрожа от бессильного гнева. — Не смей так говорить о моей матери, жирная старуха!
— Ублюдок! — взвизгнула Мардж, потрясая кулаком. — Сучье племя, курвин сын!
— Успокойся, — пролепетала Петуния, ломая руки. — Соседи могут услышать.
— В жопу соседей! — рявкнула Мардж, пытаясь вновь поймать Гарри, но он был куда проворней. Поднырнув под ее рукой, он бросился бежать вниз по улице. Добежав до пустынной детской площадки, он присел на качели. Его все еще трясло.
— Ненавижу, — всхлипнул он. — Ненавижу. Хоть бы она умерла.
Он оглянулся, ожидая вновь увидеть Тома, но вокруг никого не было, лишь по дороге проехали несколько машин. Постепенно Гарри успокоился, его дыхание выровнялось, а сердце перестало колотиться так, как будто собиралось выскочить из груди. Он посмотрел на пуговицу, по — прежнему зажатую в кулаке, и уже размахнулся, чтобы швырнуть ее в кусты, но в последний момент передумал и опустил руку.
— Хоть бы Мардж умерла, — сказал он в темноту, на этот раз спокойно и четко, и сам испугался тому, как холодно прозвучал его голос. Так мог бы, наверное, сказать Том.
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, — добавил он, и ему стало немного легче на душе.
Мимо промчался на полной скорости зеленый автомобиль. Выждав еще десять минут, чтобы удостовериться, что Мардж не вернется, Гарри пошел обратно к дому. Петуния ждала его у порога. Одетая в траурное платье, она почти сливалась с темнотой, лишь лицо белело смутным пятном.
— Можно войти? — спросил Гарри.
— Проходи, — сказала она безучастно. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, тетя.
Этой ночью Гарри не видел снов, но когда на следующее утро зазвонил телефон, он знал, что произошло — знал еще до того, как в кухню вошла тетя Петуния и сказала им с Дадли:
— Вчера ночью Мардж разбилась на машине.
Петуния не собиралась брать Гарри на похороны Мардж, намереваясь оставить его у миссис Фигг, но он, чуть ли не в первый раз за свою жизнь, сказал «Нет». Это твердое «Нет», произнесенное сухим холодным тоном (совсем, как у Тома), возымело неожиданный эффект. Петуния побледнела, поджала губы и сказала:
— Если будешь вести себя неподобающе — пожалеешь, что на свет родился.
Всю дорогу до Уокинга, где жила Мардж, и где ее должны были хоронить, Гарри просидел молча, пялясь в окно машины и стараясь изо всех сил вести себя подобающе, пусть он и не очень себе представлял, что это значит. Он сам не знал, что заставило его напроситься на похороны, чтобы проехать полграфства в унылой компании тети и ноющего из‑за жары Дадли. Только когда они прошли через ворота кладбища, Гарри понял, что ему было нужно. Он хотел еще раз услышать ту самую молитву, от которой холодеет все внутри.
На этот раз ему было некуда сбегать и некого опасаться, поэтому он подобрался поближе к гробу. Вчера вечером он краем уха слышал, как тетя Петуния говорила своей подруге Ивонне, что когда машина перевернулась, Мардж переломало почти все кости — Гарри тогда подумал, что жир должен был ее спасти, послужив подушкой безопасности. Но, видимо, авария оказалась чересчур серьезной. Мардж была пьяна, как сказал полицейский, и гнала машину на недопустимой скорости, поэтому неудивительно, что она не заметила поворота и слетела с дороги — туда, где за низким ограждением начинался обрыв. Гарри думал, что физиономия Мардж должна быть похожа на мясной фарш, но вопреки его ожиданиям, она не пострадала. Гарри подошел к гробу и внимательно посмотрел на лицо женщины, которую так ненавидел, ощущая глубоко внутри жестокую, мстительную радость. Лежащая в гробу Мардж казалась восковой, ненастоящей. Гарри захотелось прикоснуться к ее бледной щеке, но он удержался, подумав, что тетя Петуния вряд ли сочтет это подобающим поведением. От тела еле уловимо пахло мертвечиной. Две жирные мухи, ошалевшие от жары, плюхнулись прямо на лоб Мардж и принялись ползать по ее лицу.
— Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, — начал священник. Он был гораздо моложе священника из Литтл — Уингинга, и говорил громко и четко, красивым, хорошо поставленным голосом. Гарри нащупал в кармане большую пластмассовую пуговицу и принялся шептать себе под нос, вторя молитве:
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня.
Я желал ей смерти, подумал он. Это я ее убил. Ну и пусть.
В третий раз Том приснился ему, уже когда начались летние каникулы. За прошедшее время он снова повзрослел — теперь ему было не меньше тридцати. Он больше не пытался болтать ногами, сидя на стуле, но в остальном изменился мало — разве что стал выше, бледнее, а голодный огонь в его темных глазах горел, не угасая.
