– Внешность обманчива.
– Обманчива! Воистину обманчива. Обман убивает вернее железного клинка. Я запомню твое лицо – запомни мое. А теперь иди к реке. Скорее. Кое-кто много дней гонится за тобой. Ты ходишь быстро и выбираешь тайные пути. Там нужна твоя помощь.
Он вдруг насторожился. Где-то вдали прозвучал рог: пронзительный зов или предостережение. Призрачный конь предводителя натянул поводья, спутники встревоженно обернулись к западным воротам в дальней стороне крепости.
– Уходи отсюда сейчас же, – настойчиво повторил он, отворачиваясь. – К реке, к старому святилищу – там жди ее.
Его блестящая тень растворилась в дождевых струях.
– Кто ты? – крикнул я вслед, но он то ли не услышал, то ли не захотел ответить. Всмотревшись в ускользающий силуэт, я вздрогнул, узнав туманную, размытую искру Нерожденного. Лучше было об этом не думать.
Я сбежал вниз, к воротам Рианнон, воротам коней, и торопливо начал спускаться с холма. За спиной уже слышался топот скачущих галопом лошадей: конный отряд ворвался в Тауровинду со стороны Царства Теней Героев.
Древнее святилище у реки было посвящено Нантосвельте – Извилистой – духу ручьев и источников, колодцев и рек, подобных широкому потоку, огибавшему Тауровинду и названному по имени самой богини.
То, что открывалась взгляду, казалось обычной рекой: ивы по берегам, густые заросли камыша, кишащие у берегов мелкой живностью… Однако Нантосвельта текла из Страны Призраков, Царства Теней Героев. Она отделяла западные земли корнови от Иного Мира, принадлежащего их предкам; а также земли паризиев, дуротригов и тевтонов от мира их предков. Плывущий в лодке по этой реке двигался по границе двух миров. Тауровинда, крепость Урты, стерегла пять опасных переправ через ее воды и пять глубоких лощин, уводящих к западу от болот, в самую Страну Призраков.
Святилище было сокрыто в священной роще, среди корявых деревьев, призраками поднимавшихся над развалинами старых храмов. Все, что от них осталось теперь, – выветренные серые камни и груда обломков, но ощущение настороженного, внемлющего присутствия подсказывало, что в древних святынях по-прежнему бьется жизнь.
Дождь не переставал. Я прошел вдоль берега, отыскивая в зарослях женщину, которая, по словам духа, ожидала меня.
Наконец она нашлась, и не одна.
– Куда, во имя ублюдков Ллуда, ты подевал моего ублюдка-зятя?
Густой, сердитый, гулкий голос окликнул меня из рощи. Знакомый голос.
– Арбам!
– Мерлин! Неужто ублюдка пришибли? Или вернулся наконец? И как угораздило мою доченьку – пошли ей добрый бог покой – связаться с мужчиной, для которого какие-то видения важнее долга?
– Твой зять выдержал великую и славную битву.
– Надеюсь, он прихватил с собой голову в доказательство.
– Прихватил, и промасленную, как положено. Он тоже ранен.
– Смертельно?
– Поглядывай на восток. Узнаешь ответ на свой вопрос, когда он появится. Он славно бился, Арбам, и отомстил за твою дочь.
– Рад слышать…
Он шагнул ко мне, отбросив копье и щит и откинув назад плащ. Седой старик, но взгляд острее копейного наконечника. Великий воин Тауровинды, отец погибшей жены Урты, Айламунды, обнял меня, как вернувшегося из долгих странствий сына.
Он испытывал облегчение (понятно: что иное, если не облегчение, могло подвигнуть его на столь жаркие объятия); выплеснув эмоции, он отступил на шаг, оглядел меня с ног до головы и покачал головой:
– Ужас! Весь в грязи! И пес побрезговал бы твоими лохмотьями. Ты слишком долго просидел в своей норе. В сорока конских переходах отсюда есть выводок слепых волчат, так они сейчас учуяли тебя и скулят, чтобы мать отпустила их на охоту.
– Спасибо на добром слове. Ты и сам постарел.
– Тут речь не о возрасте. Просто тебя давно не мыли. Что до меня, мне стареть уже некуда. Что толку белить белый холст? Мне теперь разве что набираться сил. Если уж сила уходит, так уходит сразу. Я запою от радости, когда моя голова скатиться с плеч. Лишь бы рубили чисто, а так нечего жалеть. Жаль только земли и крепость, из которой нас снова выжили мертвецы. И внуков жаль. Я здесь ради них.
– Кимон и Мунда?
– Других у меня нет, Мерлин, если только духи трех мертвых сыновей не проказничали в мире живых! Да, Кимон и Мунда. Я сам толком не понимаю, как это вышло, но здесь одна из их нянек. Она умирает, так что не будем тратить времени.
Он провел меня к яме под нависшим валуном. В жалком укрытии, свернувшись клубком, дрожа, притулилась женщина в черном платье, с белыми нитями в черных волосах. Арбам укрыл ее накидкой. Щеки у нее запали, как у покойницы. Я слышал гулкое эхо у нее в животе, слабое биение сердца, хриплый крик призывавшего ее ворона.
– Совсем плоха. – Арбам опустился на колени, взял старческую руку и стал растирать, словно прикосновение могло пробудить жизнь в теле, из которого она уходила с каждым взмахом крыла пролетающей цапли.
Что я мог сделать? Зная Арбама, его силу в сражении и силу его сердца, силу любви к родным, я чуть коснулся умирающей няньки ее собственной силой. При этом ощутил, что она принадлежит миру призраков, а не миру Урты. Она пересекла границу – Нантосвельту, – и для нее уже не было возврата.
– Я помню тебя, – зашептала женщина. Она потянулась рукой к моей заросшей бородой щеке. – Это ты приводил их отца повидаться с ними. Ты – друг их отца.
Разве она не знала этого, когда, разыскивая меня, ушла из питавшего ее мира в земли, которые должны были убить ее?
– Я приводил к ним Урту. Мы с ним вместе отправились в Греческую землю. Он отомстил за смерть Айламунды и своего сына Уриена.
– Я рада, – прошептала нянька.
И Арбам тоже казался довольным, хотя гордость за победу зятя не отразилась на его лице.
Женщина снова подняла руку, повернув ее ладонью ко мне, и заговорила:
– Доселе им ничего не грозило. Но безопасное время закончилось. Отравленный, Несущий Смерть, близко. Он ищет детей Урты. Он ищет их, как голодный волк. Мерлин! В Стране Призраков бушует гроза, и никто из нас не понимает, откуда она пришла. Вершится что-то ужасное. В этом странном царстве все неверно. Но в детях Урты – и ключ, и спасение. В тебе старая кость, старые чары: мои сестры видели это, когда ты приходил с их отцом, до вашего путешествия в Греческую землю. Ты сумеешь увести их из разбитой гавани в безопасную. Спеши. Спеши.
Ее губы вдруг прижались к моим. Я ощутил живую влагу на ее языке. В глазах уже светилась смерть. Пальцы скребли мой овчинный плащ.
– Оставь меня здесь, – шептала она. – Я сама найду дорогу обратно. – Потом свет погас в ее глазах, видевших неведомое. Остывающий труп лежал у меня на руках: кожа и кости, радостно распрощавшиеся с духом, дававшим жизнь этой хрупкой куколке в ее долгих поисках.
