— Господи, — прошептал барон, — откуда это все?
— Птицы принесли, — предположил Джек.
— Что за птицы, что носят дерево?
— Клюют, — пробормотал я. — Даже долбят. Я сам иногда бываю такой птицей… А вот и кости, так что с птицами все в порядке. Нормальные птицы. Только крупноватые…
Под стеной белеет человеческий череп с пробитой височной костью, кости разбросаны в красивом беспорядке, даже разложены, а когда встретили еще два скелета, я понял, что умирали в красивых позах, стремясь впечатлить тех, кто придет позже.
За моей спиной вскрикивают, под ногами хрустит, только Бобик идет спокойно, ибо собака всегда беззаветно верит в своего хозяина, он все сумеет, всех победит, а потом врага потреплем и вернемся с победой.
— Не люблю таких птиц, — пробормотал барон.
— Никаких?
— Синичек люблю, — огрызнулся он. — У меня были… в детстве.
— А ворон?
— Ворон ненавижу, — ответил он. — Вороны в нашей деревне на овец нападали. А ягнят вообще уносили… Да, бывают и такие вороны!
Ход повернул налево, шарик света впереди вспыхнул ярче, замигал и погас. В темноте послышались испуганные охи и твердый голос барона, призывающий быть мужчинами и зажечь припасенные факелы.
— Пока не надо, — ответил я и, сотворив шарик света, послал его вперед. — Обойдемся допотопными средствами.
— Говорят же, — пробормотал он, — в старину все было лучше.
— И снег белее, — согласился я, — и бабы толще… Здесь все проходим вдоль стены!.. На середину не выходить.
Джек сказал с готовностью:
— Как скажете, сэр!..
— Так и скажу, — пробурчал я. — Приходится вас беречь, это я как лорд говорю, что обязан защищать народ, но, с другой стороны, как искателю сокровищ… вы все соперники! Вот такова извечная дуальность и амбивалентность души человеческой…
Фриц то ли заслушался, то ли надоело идти, щупая стену, пошел было красиво и уверенно. Мы не успели прикрикнуть, как прямо из стены вылетело копье, ударило с такой силой, что пришпилило его к стене, как гусеницу.
Он хрипел и дергал всеми конечностями. Барон горестно вскрикнул, я сказал утешающе:
— А чего остальных жалеть? Они только для того, чтобы подчеркнуть, насколько труден путь. Вообще-то погибнуть должны все…. Кроме меня, конечно.
Он дернулся, спросил хриплым голосом:
— Почему все?
— Таковы законы, — ответил я.
— Законы колдовства?
— Эстетики, — пояснил я. — Равновесия, красоты… Впрочем, если бы с нами была женщина, обязательно молодая и красивая, то уцелела бы и она, а в финале сказала бы, что завязывает со своим преступным прошлым и хочет нарожать от меня много детей.
Он слушал обалдело, а я говорил рассеянно, всматривался в знаки на стенах, мимо которых идем, некоторые оставлял без внимания, другие щупал, и они то зажигались огоньками, то меняли форму, то проваливались в камень, оставляя поверхность чистой, что мне напомнило нечто, хотя и смутно.
— Вы умеете говорить приятные вещи, — проворчал он зло.
— Не бойтесь, — утешил я. — Барон, вы погибнете еще не скоро.
Он спросил с надеждой:
— Откуда видно?
— Еще не дошли до луча, — объяснил я. — А с кем буду вести диалоги, блистать остроумием и гордыми речами, исполненными мужества и отваги?.. Это непозволительно.
— Кем?
Я молча указал наверх, Бобик впереди оглянулся, тоже посмотрел наверх, но впереди проход превратился в зал, и Адский Пес ринулся туда широкими прыжками.
— Стоять! — заорал я.
Он замер на месте. Я похлопал ладонью по голенищу, Бобик неохотно вернулся. Впереди открылся ярко освещенный зал, в центре некий постамент, словно для конной статуи, из середины бьет вверх ярчайший луч, прямой и радостный, но с такой ощутимой силой, что ему не только свод пещеры не помеха, но и ничто во вселенной…
— Это опасно, — сказал я. — Это нужно остановить. Наш долг перед человечеством, если говорить высоко и красиво.
Барон пробормотал:
— А если без долга?
Я оглянулся, он застыл на месте с последним оставшимся соратником, оба до предела напряженные, готовые сорваться в любой момент.
— Без долга никак, — объяснил я. — Только родился — уже должен! Родителям, Отечеству, церкви… Это как грех. Родился — уже грешен. Не знали?.. Что вы за христиане…
Я двинулся вдоль стены, напрямик пойдет только дикарь, а когда прошел по кругу половину зала, увидел под ногами светящуюся дорогу, что ведет к постаменту.
Барон тоже увидел, подобрался, лицо приняло хищное выражение.
— Ну вот, — сказал я, — оно и есть… Давайте, барон!
Он повернул ко мне голову.
— Что?
— То, — сказал я, — с чем вы сюда топали. Неужто с одной картой?
Он помялся, посопел, бережно вытащил из-за пазухи туго свернутый платок, долго развязывал узел. Мы с Джеком молча ждали, наконец на свет появился тускло поблескивающий квадратик из старой меди.
Лохматый соратник ахнул:
— Ключ?
— Он, — гордо ответил барон.
— Ключ Великого Арбертьента?
— Пять лет с собой ношу, — ответил барон.
Под нашими взглядами он пошел по светящейся дорожке к постаменту, там в верхней части выступает орнамент в виде сложно переплетенных листьев. Барон остановился, я ожидал, что приложит этот ключ вон там в центре, даже отсюда видно слегка вдавленный квадратик точно такой же формы, только каменный, однако он остановился и забормотал молитву, как мне показалось, вообще дохристианскую.
Его лохматый напарник сопел, кряхтел, изнывал, наконец забежал сбоку и сказал горячечным шепотом:
— Торопись!.. Мало ли что появится!.. Здесь опасно!
Камень под его ногами стал серебряного цвета.
Я крикнул:
— Джек, уходи оттуда!
Джек тупо посмотрел вниз, от ступней по его телу вверх стремительно побежали серебристые струи. Через несколько секунд он превратился то ли в лед, то ли в полупрозрачное серебро.
Барон протянул к нему руку, я резко схватил его за кисть и сжал.
— С ума сошли, сэр Одвин?
Он прошептал:
— Мы с ним последние пять лет…
— Соболезную, — ответил я сухо. — А сейчас добормотывайте и прикладывайте. Если не рванет, то… не рванет.
Он сказал несчастным голосом:
— Да-да, конечно… но такая нелепая гибель…
Я пожал плечами.
— Законы…
— Какие?
— Барон, вы недостаточный эстет, — пояснил я хмуро, — чтобы оценить все тонкости и как бы оттенки. Ну, приложили? И что?.. Так еще три таких же… Впервые вижу, когда один ключ открывает четыре стороны сундука… Обычно все наоборот, а вам дико повезло.
