Я замолчал, так как сам не мог выразить словами того, что ожидал. Во всяком случае, я практически не мог сказать, что земли, по которым едем, захвачены Тьмой. Люди все так же трудятся, страдают, дерутся за трон, а в промежутках — едят, пьют, веселятся. Разве что веселятся больше, чем в Зорре, да священников не видно на каждом шагу. Как, впрочем, и костелов.
Конечно, глупо ждать, что везде будут войска Тьмы. Разве что в самых крупных городах есть небольшие гарнизоны, да на дорогах могли б встретить ее силы, но больших дорог мы избегаем, а на тропки да проселочные дороги большие отряды сами не забредут…
— Мне тоже, — проворчал Гендельсон и с многозначительным видом бросил ладонь на рукоять громадного меча. — Похоже, нам будет мало что рассказать…
Он поперхнулся, начал натягивать повод коня, но сделал так неумело, что конь заржал обиженно, жалуясь на прижатую удилами губу, привстал на задние копыта и красиво постучал копытами по невидимому противнику. Наконец Гендельсон начал поворачивать коня, но я уже догнал их, увидел и понял, из-за чего Гендельсон остановился.
Навстречу по лесной тропке шли крепкие вооруженные люди. Назвать их солдатами Карла было трудно, все одеты кто во что горазд, вольные такие умельцы, которые идут с войсками ради возможности убивать и грабить.
«Идиот, — подумал я. — Их же видно издали, надо было подать коня в сторону. Пусть — идут, нам не с руки драться…»
Нас заметили, вожак остановился, остальные подтянулись, встали во всю ширину тропинки. Вожак смотрел оценивающе, смерил взглядом меня, моего коня, Гендельсона и особенно его дорогие, покрытые позолотой доспехи.
Я сказал громко:
— Ребята, нам нечего с вами делить!
Вожак засмеялся:
— А ваших коней? А доспехи? А золото, зашитое в седлах?
Гендельсон сказал надменно:
— Убирайтесь, чернь, пока целы. Иначе мы велим вас повесить здесь же на деревьях!
Вожак огляделся:
— Велите? Кому?
— Он не то сказал, — бросил я тем же примирительным голосом. — Ребята, вам лучше поискать добычу попроще. Нас двое крепких мужчин, рыцарей. Это крестьян легко грабить, но не рыцарей.
— Это мы сейчас узнаем, — бросил вожак. Бросать молот поздно, я выхватил меч, который Травяной, вожак тут же прикрылся щитом и прыгнул вперед. Я ударил без всяких трюков, меч разрубил щит и рассек голову вожака до нижней челюсти. Я дернул застрявший меч, меня ударили сбоку в голову. В черепе загудело, еще два удара принял щит, я развернулся и ударил снова. И снова. И снова. Меч рубил прекрасно, а я помнил, что с моим ростом и силой я могу пробить любую защиту такого вот разбойничка с деревянным щитом. Когда передо мной остался только один, он посмотрел в мое лицо, отступил и бросился в чащу.
Я повернул коня, за спиной все еще гремели крик, ругань. Трое разбойников сбили Гендельсона с коня и лупили по нему палицами, топорами, тыкали копьями. Он катался по земле и верещал, как недорезанная свинья, наконец застрял между двумя тонкими березками. Меч лежал в трех шагах в траве.
— Держитесь, сэр! — проговорил я и с неспешностью послал в их сторону коня.
Разбойники увидели меня с поднятым мечом, заорали и бросились врассыпную. Гендельсон хрипел, едва шевелился. Не скажу, что я возликовал, видя этого борова вымазанным в грязи, но и жалости не испытал — ну ни капли.
— Надеюсь, вы целы, сэр Гендельсон, — сказал я. — Ведь ваши доспехи ковали лучшие оружейники Зорра?
Он со стоном сел. Дрожащие пальцы приподняли забрало: лицо красное, на губах кровь. Но не рана, как я понял с сожалением, просто разбиты губы. На правой половине лица медленно расплывается громадный кровоподтек.
У меня возникло нехорошее, но зато сильное подозрение. И чем дольше я смотрел на Гендельсона, тем быстрее мое подозрение переплавлялось в уверенность.
— И сколько вы поразили врагов? — спросил я. — Своим родовым мечом?.. Острым, как бритва?
Он прохрипел:
— Они напали… так внезапно…
— А улитки как шуганут! — сказал я ему в тон. — Что случилось, сэр Гендельсон? Вы что, совсем не умеете драться?.. Давайте только честно.
Он кое-как выпрямился в положении сидя, ответил с достоинством:
— Почему, умею… Просто, может быть, не так хорошо, как некоторые из лучших рыцарей Зорра… Ладно, я многим уступаю, ну и что?.. Моя забота была — кормить армию!.. Как вы знаете, я снабжал все войска Зорра, все отряды, где бы они ни были, — едой, одеждой, доспехами, оружием…
Конь подо мной гарцевал, очень довольный, с презрением смотрел на Гендельсона сверху вниз, фыркнул при виде опозоренного таким седоком коня барона.
— Откуда я знаю ваши успехи на ниве кормления армии? — ответил я с презрением. — Думаете, весь Зорр говорит о ваших богатствах? О вашем положении близ короля?..
Он ухватился за березку, с трудом поднялся. Скривился, его шатнуло, но устоял. Я смотрел в упор, он старательно отводил взор, наконец сказал зло:
— Какого черта? Я хорошо справлялся со своими обязанностями!
— Идиот, — прорычал я. — Сэр Гендельсон, возвращаю вам это словечко с процентами. Как же вы решились на такое… такое приключение?
— Я не сказал «идиот», — возразил он. — Я сказал, что вы, сэр Ричард…
— Круглый дурак, — досказал я. — Да, я самый круглый дурак на свете, что еду с таким… такой…
Он вытер кровь с лица, с ужасом посмотрел на свои покрасневшие пальцы. Руки сразу задрожали, он заговорил быстро, торопливо, уже без той баронской надменности, что постоянно прет изо всех дыр.
— Сэр Ричард! Вспомните, что нам велел король!.. Нужно всего лишь достичь Кернеля! Нам было обещано, что нас та нечистая сила донесет прямо к самой крепости… если не в саму крепость!…нам не придется даже драться, ибо нас скроет проклятая волшба и священная молитва… даже не знаю, как они могли бы ужиться… Вот и не ужились, вот мы и наказаны за свое слабодушие…
— Идиот, — повторил я, но мысль мелькнула, что этот царедворец не такой уж и идиот. За простенькое поручение сумел бы огрести немало почестей, наград. О нем бы пошла слава как о герое, что спас Кернель. — Зачем вам понадобилось вылезать из своей интендантской норы?
— Понадобилось, — ответил он коротко. Лицо его помрачнело, он подобрался, глаза блеснули раздраженно. Я смолчал, у всех тайны, обеты, клятвы, без таких атрибутов этот мир потеряет половину прелестей.
Я проследил, как он вползает на седло, это выглядело так, как если бы невидимые и довольно слабые руки затаскивали на коня мешок с мокрым бельем. Наконец он ухитрился взобраться с пятой или шестой попытки, причем конь, помогая ему, едва не ложился, как верблюд, только бы эта каракатица в железе оказалась наверху.
