Потратив еще минуту, чтобы нервно поправить галстук, он запер за собой дверь квартиры, сделав глубокий вдох, спустился по лестнице на бульвар Олбамут, а небо окрасилось оранжево-зеленым, оттенком, свойственным Амбре, и только ей одной.
* * *
Освещение такого рода мы встречаем почти на всех картинах Лейка, но нигде оно не поражает так, как в жгучем «Горящем доме», где оно связано со страхом художника перед птицами (неоднократно отмечавшимся многими критиками). Это единственное полотно, где есть птицы, помимо «Приглашения на казнь» и «Его глазами» (которое я рассмотрю ниже). «Горящий дом» сочетает красные, желтые и оранжевые тона так же, как «Приглашение» сочетает оттенки зеленого, но для создания иного эффекта. На картине изображен дом, у которого сорваны крыша и передняя стена — чтобы лучше были видны сгорающие заживо сыч, аист и ворон, а языки пламени складываются в тень птицы, проработанную в манере, сходной со стилем Лейгача. Очевидно, здесь Лейк ближе всего подошел к чистой фантазии, где его страх перед птицами «выжигается» настоящим пожаром. Как писал Вентури, «очарование картины заключается в ее таинственно суггестивной силе, в неизбежности, которой веет от причудливо скорчившихся фигур». Здесь мы, возможно, имеем дело с еще одной частью загадки, определившей процесс трансформации Лейка. Если это так, то нельзя безоговорочно определить, как она соотносится с другим загадочным осколком, с «Приглашением на казнь».
Неоднозначным связующим звеном между этой картиной и «Приглашением» можно считать известного оперного композитора и политика Восса Бендера и последовавшие за его смертью гражданские беспорядки — композитор скончался всего за три дня до того, как Лейк начал работать над «Приглашением». В поздних интервью обычно неразговорчивый Лейк открыто признавал, что питает к Воссу Бендеру величайшее уважение, даже черпает в нем вдохновение (хотя не помню, чтобы за время нашего знакомства он хотя бы однажды упомянул это имя). Отмечая повторение бендеровской темы в творчестве Лейка, многие критики задавались вопросом, не стал ли покойный композитор навязчивой идеей художника. Возможно, как предполагает Сабон, «Приглашение» представляет собой памятник Воссу Бендеру. Если это так, то трилогия близких по духу и темам картин («Приглашение на казнь», «Его глазами» и «Ария хрупким косточкам зимы»), очевидно, явно дань памяти композитора. — Из «Краткого обзора творчества Мартина Лейка и его „Приглашения на казнь“» Дженис Шрик для «Хоэгботтоновского путеводителя по Амбре», 5-е издание.
* * *
Сумерки пахли цедрой красного апельсина, а тускнеющий свет оставлял по себе золотистый осадок на латунных дверных молотках у входа в банки, на медных флагштоках перед особняками иностранных посланников, на Фонтане Трилльяна с его обелиском, на вершине которого примостился печальный херувим из розового мрамора, локтем опершийся на скалящийся черный череп. Вокруг него на освещенной фонарями площади собралась толпа послушать поэтов, которые, забравшись на деревянные ящики, декламировали свои стихи. Из окрестных таверн лились музыка и свет, последний широкими полосами разбивался о брусчатку, а уличные торговцы докучали прохожим, расхваливая всевозможные напитки и яства, от злополучной сардельки Лейка до греховно ароматных пирожков. Мало кто за пределами Амбры сознавал, что свои портреты из фруктов и даров моря великий Дарчимбальдо списал с жизни — украл у торговцев, выкладывавших из апельсинов, яблок, арбузов и фиг лица, где глазами служили черные виноградины, или создававших из раков, форелей, крабов и мелких кальмаров властную физиономию мэра. Эти торговцы были популярны не менее уличных поэтов, а потому вешали перед своими лотками большие фонари, чтобы прохожие могли любоваться их эфемерным искусством. В плотном людском потоке двигались редкие коляски или моторные повозки, точь-в-точь маяки для буянов и пьяных, которые толкали их и раскачивали при любой возможности.
Здесь, среди раскрасневшихся лиц, в игре света и тьмы, возле окутанных клубящимися тенями фасадов притаились тысячи сценок, только и ждущих внимания художника, но, углубившись в свою карту, Лейк видел в них сейчас лишь помехи.
Даже больше, чем просто помехи, потому что трудность маневрировать в этой толпе с тростью убедила Лейка подозвать наемную моторную повозку. Старая, роскошной модели повозка была уютнее, чем его квартира, и предусмотрительно украшена красными и зелеными флагами, и недостатка у нее было только два: тряска (скорее всего от разбавленного водой горючего) и большая, очень грязная овца, с которой ему пришлось делить заднее сиденье. Человек и овца посмотрели друг на друга с равным беспокойством, а водитель только улыбнулся и, извиняясь (перед человеком или перед овцой?), пожал плечами, и его повозка понеслась по узким улочкам. Как бы то ни было, Лейк сошел первым, высаженный на краю квартала, куда просил его отвезти. Напуганный водитель тронулся с места, как только Лейк ему заплатил. Без сомнения, из-за крюка, который он сделал, чтобы доставить художника, овца теперь опоздает на свидание.
Что до района, с северо-запада примыкающего к Религиозному кварталу, Лейк редко когда видел более мрачные. Четырех-пятиэтажным зданиям явно не хватало окон, и потому казалось, что они смотрят в другую сторону — вовнутрь, на лабиринт проулков и доходных домов, в один из которых сейчас направлялся Лейк. Эти безрадостные каменные громады показали Лейку, какое запустение ожидает в будущем его собственный доходный дом, когда «новое искусство» двинется дальше и оставит по себе лишь руины неисполненных обещаний. На стенах чернели следы пожаров, двери в первых этажах сгнили или были выломаны, когда-то нависавшие над ними козырьки и балконы разъела ржавчина. В некоторых местах Лейк замечал выглядывающие из известкового раствора кости — было время, когда мертвецов хоронили в стенах их собственных жилищ.
Достав приглашение, Лейк провел пальцами по алым и золотым прожилкам. Возможно, это и впрямь розыгрыш. Или пригласивший его просто осторожничает. Он заколебался, помешкал, но тут ему вновь вспомнился разговор с Рафф, а за ним собственное раздражение при виде лица Шрик, когда она пробормотала «Любопытные». Он судорожно вздохнул и направился в проулок меж двух зданий, ежась в тени высоких стен, под пустыми или треснувшими окнами, в чьих запыленных стеклах ему чудилось что-то хищное. Его трость стучала по мостовой — в гробовой тишине звук получался жалобный.
Наконец проулок вывел его на широкую улицу, заваленную мусором. Несколько свиней-кейбабари (сплошь хрюканье и кривые бивни) боролись с анемичного вида грибожителями за какие-то отбросы. Свет поблек до темно-синего, став холоднее воздуха. Отдаленный призыв на молитву из Религиозного квартала доносился точно из-под воды, казался криками утопающих в пучине.
