И он знал.
— Роща, — прошептал Флидис. — Его ведут в Священную рощу.
— И против того, что встретит его там, — сказал Кернан, — что встретит его там и убьет, у меня нет никакой власти. Да я бы и не пожелал такой власти. Даже если бы я мог это сделать, я бы не стал вмешиваться. Его не следовало оставлять в живых. Ему пора умереть, пока он не добрался до отца, ведь тогда всякая надежда рухнет.
Он уже повернулся, чтобы уйти. Он сказал все, что намеревался, и сделал то, что считал своей обязанностью, но тут его сын ответил голосом глубоким, как корни деревьев:
— Возможно, но я так не думаю. Мне кажется, в этом переплетении есть еще кое-что. Ты тоже кое о чем забыл.
Кернан оглянулся. На том месте, где они стояли, появился первый проблеск серебра. Он коснулся его обнаженной фигуры и обрисовал ее. Ему хотелось быть в определенном месте после восхода луны, и одна мысль о том, что его там ждет, пробуждала в нем желание. Но он все же задержался на мгновение и ждал.
— Ланселот, — произнес Флидис.
И сам повернулся и побежал со своей всегда неожиданной быстротой к роще, где давным-давно родилась Лизен в присутствии всех Богинь и Богов.
В гневе и смятении, обиженный тем, что отвергнут, Дариен уже далеко углубился в лес, прежде чем сообразил, что поступил не самым мудрым образом. Он не собирался поджигать дерево, но поток событий никогда не развивался так, как он ожидал, и все всегда получалось не так. А когда это случалось, в нем возникало что-то другое, к нему снова возвращалась сила, его глаза менялись, и тогда загорались деревья.
Даже в этом случае ему хотелось лишь вызвать иллюзию — ту же иллюзию огня, которую он создал на поляне у Древа Жизни. Но на этот раз он был сильнее и чувствовал беспокойство в присутствии такого количества людей, а его мать была красивой и холодной, и она отослала его прочь. Он не мог контролировать того, что делал, и поэтому огонь получился настоящий.
И он убежал в тень леса от кажущихся более холодными, ранящими больнее теней на берегу.
Теперь совсем стемнело, луна еще не взошла, и постепенно его ярость стала угасать, и Дариен все острее чувствовал, что он в опасности. Он ничего не знал об истории Великого леса, но он и сам бы андаином и поэтому многое понимал из тех сообщений, которые проносились по Пендарану, сообщений о нем самом, о том, что он сделал и что носил на голове.
По мере того, как росло чувство опасности, росло и понимание того, что его заставляют двигаться в определенном направлении. Он подумал, не превратиться ли в филина, чтобы подняться в воздух и улететь из леса, но при этой мысли почувствовал себя утомленным до предела. Он пролетел большое расстояние в облике филина и не знал, сможет ли выдержать это снова. Он был силен, но не безгранично, и ему обычно требовался прилив эмоций, чтобы черпать в нем силу: страха, голода, тоски, ярости. Теперь ни одного из этих чувств он не испытывал. Он чувствовал опасность, но не мог собрать силы для реакции на нее.
Отупевший, безразличный, одинокий, он остался в собственном обличье, одетый в одежду, которую прежде носил Финн, и шел, не сопротивляясь, по неуловимо меняющимся тропам Пендаранского леса, позволяя лесным силам вести его туда, куда они пожелают, что бы ни ожидало его там. Он слышал их гнев и предвкушение мести, но никак не реагировал. Он шел, не заботясь по-настоящему ни о чем, и думал о ее высокомерном, холодном лице и о ее словах: «Что ты здесь делаешь? Чего ты хочешь, Дариен?»
Чего он хотел? Чего ему позволено хотеть, на что надеяться, о чем мечтать, чего желать? Он родился всего-то меньше года назад. Откуда ему знать, чего он хочет? Он знал лишь, что его глаза могли краснеть, как глаза отца, и, когда они краснели, загорались деревья, и все от него отворачивались. Даже Свет отвернулся. Свет был прекрасным, ясным и полным печали, но, когда Ясновидящая надела обруч ему на голову он погас, как только щелкнула застежка.
Он шагал и не плакал. Его глаза были голубыми. Восходила половинка луны; скоро она засияет в просветах между деревьями. Лес торжествующе перешептывался, злорадно шелестели листья. Его вели, покорного, с Венцом Лизен на голове, в Священную рощу, чтобы убить.
Бесчисленное множество лет простояла эта роща, купаясь в своем могуществе. Не было другого места в любом из миров, корни которого так глубоко вплетались бы в ткань Гобелена. По сравнению с древностью этого места даже права Морнира на Древо Жизни были заявлены всего лишь мгновение вечности назад, в те дни, когда Йорвет был призван в Бреннин из-за моря.
За тысячи веков до этого дня Пендаранский лес видел немало лет и зим во Фьонаваре, и в течение всего круговорота времен года эта роща и эта поляна в ней были сердцем леса. Здесь присутствовала магия. Древние силы дремали под лесной подстилкой.
Здесь более тысячи лет назад (всего лишь миг во времени, не более) родилась Лизен в присутствии всех молчаливых, восхищенных магических сил леса и блестящей компании Богинь и Богов, чья красота стала ее красотой с первых дней. Сюда пришел Амаргин Белая Ветвь, первый смертный, первый сын Ткача, родившийся не в лесу, и посмел провести ночь в этой роще в поисках другого источника могущества для людей, кроме кровавой магии жриц. И здесь он нашел это могущество, и даже больше, так как Лизен, дикая и великолепная, вернулась на оскверненную поляну, место своего рождения, чтобы убить его утром, а вместо этого влюбилась в него и поэтому покинула лес.
После этого многое изменилось. Для сил рощи, для всего Пендарана, время бежало до того момента, когда она спрыгнула с балкона Башни, а потом оно двигалось вперед более медленно, словно с того дня с каким-то грузом.
С тех пор, с тех потрясенных войной дней первого прихода Ракота Могрима, только еще один смертный побывал в этом месте, и он тоже был магом, последователем Амаргина, и был он вором. Вооруженный хитростью и коварством, маг Радерт точно знал, когда можно безопасно проникнуть в Пендаран в поисках нужной ему вещи.
На один день, только на один день в году лес становился уязвимым, когда он горевал и не мог себя защитить. Когда круговорот времен года подходил к тому дню, когда Лизен прыгнула с Башни, река, текущая мимо Анор, становилась красной и несла свои красные воды в убийственное море в память о ее крови. И все духи леса, которые могли, собирались у подножия Башни, чтобы оплакивать ее, а все те, кто не мог передвигаться, мысленно переносились в это место, чтобы видеть реку и Анор глазами собравшихся там.
И однажды утром такого дня пришел Радерт. Без своего Источника, не окруженный аурой силы, он вошел в Священную рощу и опустился на колени у места рождения Лизен, и взял Венец Лизен, который лежал, сияя, на траве.
