с вами — это норма. Так быть должно! Нас объединяют и сплачивают не ложь или ненависть, но — понимание того, что этот мир, в том виде, как он представился нам от рождения — не нормален. И потому мы ищем и находим таких, как мы. Нас объединяет любовь. И любовь объединяет нас с Богом. И любовь объединяет нас с Богом в каждом из нас.
Это — единственно верное решение.
Люди друг другу и должны быть семьёй и стаей, где никто не ущемлён в правах и исполняет обязанности просто потому, что не может иначе. Это — общество Бальмгрима, бога северного ветра, бога с холодностью ума, но неизмеримой горячностью доблестного любящего сердца. Этим мы отличаемся от общества Хайяка, в котором горячий, но безрассудный ум всецело находится под влиянием сердца холодного и бесчувственного… С кем кому по дороге? Пусть выбирает сам…
Знаете, а ведь, наверное, где-то сейчас сидит и "играет в наседку" точно такой же Таргрек и вокруг него — точно такие же ребята. Это тоже я и тоже вы… Только мир тот — иной, чем этот.
И самой правдивой из историй оказывается сказка… Быть может, именно твоя сказка, Кайсти.
Умный, когда бывает жесток, знает цену и границы жестокости, ибо в этом его сила. Когда жестоким бывает глупец, не жди от него ни любви, ни веры, ни признания ошибок. Жестокость его не имеет границ, ибо любовь его — лишь к самому себе, а вера — лишь в правоту собственной ненависти ко всему, что выходит за пределы его убогого понимания мира. Нельзя, увы, сказать, что он всего лишь слаб и потому достоин сожаления…
Он страшен!
Увы, история человеческих бедствий имеет обратную сторону как история последствий правления властных дураков.
Линтул Зорох Жлосс, "Книга Таргрека"
1
— Господин генерал! К вам!..
— Кого ещё черти принесли… Хм. Пожалуй, и в самом деле — черти…
— Господин генерал, мы понимаем, что вы чрезвычайно заняты и всё-таки очень просили бы уделить нам минутку внимания. Собственно, это дело чрезвычайной важности… Быть может, вы спуститесь к нам на землю?
Даурадес с изумлением узнал бывшего майора, а теперь — и бывшего генерала Кураду, но в каком виде! Монашеская ряса, епископский головной убор, в руке — длинный посох с каким-то кренделем вверху…
Даурадес соскочил с коня и бросил поводья ординарцу.
— Пожалуйста, быстрее. У меня мало времени.
— Господин генерал, вы изволите говорить с самим отцом Салаимом! — осуждающе сказал эскортировавший Кураду плотненький монашек.
— Да ну? Значит, меня обманывают глаза, и передо мной стоит не палач, не вор и не перемётная сума, а истинный святой! Какую же церковь вы изволите представлять, отец Кур…, простите, отец Салаим?
— Новую, единую церковь, сын мой, — чинно ответил Курада. — Новый Храм Порядка и Добродетели. Хочу напомнить, что в это смутное время наша святая Церковь — единственный оплот культуры, порядка, милосердия и справедливости. Новый Храм…
— Новый? — перебил Даурадес. — А чем же плох оказался старый?
— И должен сказать, — продолжал Курада, — что гордыня ваша не совсем уместна. Мы пришли к вам с конкретным деловым предложением и очень просим поговорить с вами наедине.
Даурадес оглянулся. За ним, храня молчание, возвышались на конях его боевые командиры. Донант. Теверс. Еминеж. Гриос. И, конечно, молодчага Вьерд, пред копытами коня которого пали ниц последние из сопротивлявшихся врагов.
Но среди друзей уже не было Верреса и Бустара…
— У меня нет секретов от товарищей. Прошу вас… святые отцы… говорите быстрее.
— Дело в том, господин генерал, — сказал Курада, приближаясь и понижая голос до шепота, — что у нас, в Коугчаре…
— Ну и что там у вас в Коугчаре?! — через голову генерала бросил Донант.
— Тсс! Я принес вам добрую весть. Дело в том, что сейчас в Коугчаре власть фактически находится у нас, адептов Новой Церкви. Келлангийский гарнизон мал, а у нас под началом более тысячи крепких молодцов, умеющих держать в руках оружие. Несколько дней назад, в посёлке, я не мог рассказать вам всего этого, но сейчас скажу. Генерал Хорбен смещён с поста главнокомандующего. Пока в келлангийском руководстве царит безначалие, мы могли бы выбрать одну какую-нибудь тихую ночку и… разумеется, Господь поможет освободить нашу землю от супостата.
— Эй, ты, Салаим! А почему ты уверен, что это будет именно Господь? — оборвал его речь Донант. — Не твои ли орлы не так давно устроили резню, перебив инородцев, имевших несчастье проживать в городе?
— И вы верите этим слухам? Храни вас Бог! Негодяи-инородцы, эти еретики сами спровоцировали людей на погром! Их звериные боги, которые есть диавол, смущают умы граждан, мешают им увидеть свет истинной веры! Только крест, истинный крест и только смирение и сострадание ведут к Истине!
— И сколько же серебренников вы хотите за это предательство? — спросил Донант. — А, отец Салаим?
— Вы, очевидно, не так поняли отца Салаима, — вмешался монах. При этом он повел плечами и болезненно подхватил правую руку левой, словно испугался, что она может оторваться и сбежать.
— А не пошли бы вы оба!.. — глухо, как с небес, прогремел голос Гриоса.
— Действительно, шли бы от греха подальше, — примирительным тоном произнёс Теверс.
— Нет, интере-есные вещи я слышу! — сказал Еминеж.
— Ха-ха! — отозвался Вьерд.
— Да просто врежь ему, Даура! — подытожил общее мнение Донант.
Даурадес обернулся:
— Господа офицеры!.. Слушаю вас… святой отец.
— Речь, собственно, идет не о предательстве, а о помощи нашему многострадальному воинству. Довольно кровопролития! Довольно грехов ложной веры, сладострастия, похоти и скверны, охвативших мир! Смирение и смирение перед страстями господними! Пусть над страной возгорится пламя веры истинной!
— То есть, господа, верно ли я понял, — медленно, выделяя каждое слово, спросил Даурадес, — что в оплату за то, что вы поднимете в Коугчаре восстание и тем самым окажете нам помощь в освобождении Южного Тагр-Косса, вы требуете неограниченной власти над городом, где, фактически, и сейчас являетесь полными хозяевами?
— Духовной власти, сын мой. Ибо власть земная не для смиренных служителей слова и дела истинного Господа нашего, но власть духовная, как светоч истинной веры, должна просиять, и не только над Коугчаром, но и над всей нашей страной, над всем народом, а впоследствии — и над всем миром.
— И чего же вы хотите от всего мира? — спросил Даурадес.
— От мира — ничего! — сделав ротик трубочкой, сказал Курада. — Но воля Господня — к тому, чтобы над ним наконец воссияло солнце свободы!
— Свобода, святой отец, фрукт весьма
