В жизни не видела, чтобы мужчина так перепугался. Однако чувство юмора никогда не числилось среди его достоинств.
Милый, славный Эдвард… Вспоминая проведенные вместе годы, я понимаю, что стала самой большой любовью в его жизни. Я сумела его убедить, что брак с такой женщиной, как Мэри Чичестер, неприемлем для политика. С таким же успехом можно было взять в жены лошадь.
— Как нехорошо по отношению к тебе. Все эти разговоры вокруг конюшни. Они не помогут стать премьер-министром.
— Я и не знал, что хочу стать премьер-министром, — откликнулся Эдвард. — Иногда у меня возникает желание удалиться в Уорикшир и умереть.
— Тогда придется и меня взять с собой, — пошутила я.
Не понимаю, в чем причина, но ему так и не удалось занять подобающее место в партии консерваторов. Временами Эдвард напоминал отца, каким помню его по Истборну. Вечно чем-нибудь удручен, всего боится. Стоило заговорить о кулуарной жизни палаты лордов, как он тут же старался поменять тему и пускался в разглагольствования об изумительных лошадях супруги. А я, разумеется, поддерживала связь с приятелями-журналистами и от случая к случаю снабжала их новостями.
— Тебе непременно нужно взглянуть на Джинджер, — заводил он. — Замечательная кобыла. А из всех знакомых женщин у Мэри самые ловкие руки.
— Твоя главная беда в полном отсутствии честолюбия, — говаривала я, порой не в силах удержаться от язвительного замечания. История повторялась: я ухаживала за Эдвардом, готовила вкусные ужины, а он не находил ничего лучшего, как жаловаться на несварение желудка или восторгаться лошадьми своей женушки.
А ведь я слова дурного о ней не сказала. В конце концов, она женщина с деньгами и рано или поздно свернет себе шею на охоте, освободив любимого Эдварда. Меня не на шутку тревожило его стремление сбежать в Уорикшир, что пагубным образом сказывалось на работе в Лондоне, к которой он стал относиться с пренебрежением.
— Прикажи фермерам поставить заборы повыше, — как-то раз предложила я. — Если лошади твоей супруги и впрямь такие чудесные, они без труда перемахнут через любую преграду.
Потом попробовала перевести тему разговора с красот Уорикшира на собратьев Эдварда по палате лордов, пару раз закинула удочку с намерением добыть сведения о важных персонах в кабинете министров. Зачем попусту тратить время, если визиты ко мне могут помочь принять участие в обсуждении вопросов внешней политики на Ближнем Востоке, когда случится полное размягчение мозгов. А похоже, дело именно к этому и идет. Пара словечек, оброненных мной в нужном месте, могли привести к ошеломляющим политическим последствиям.
— Ах, если бы мы встретились лет десять назад! — сетовала я. — Уж точно не сидели бы сейчас здесь.
— Твоя правда, — соглашался Эдвард. — Я бы давно жил на островах в Тихом океане.
Понимаете, он любил делать вид, что стремится к тишине и покою.
— Нет, дорогой, ты был бы премьер-министром, а я бы принимала гостей в резиденции. Душа горит, когда вижу, как ты позволяешь другим занимать высокие посты. Нужно, чтобы о твоих интересах заботились, оказывали поддержку, а человек, которому следует этим заняться, тратит время на болтовню с конюхами.
Меня и правда стали одолевать сомнения, разумно ли доверить благополучие Соединенного Королевства такому человеку, как Эдвард. А тут внимание привлекли некоторые члены партии лейбористов с более решительным характером, да и денег у них побольше. От Эдварда я за все время нашего знакомства не получила ни пенни, да и не взяла бы ничего, даже если бы он предложил. Однако изрядно поднадоело регулярно получать вставленные в рамочку фотографии лошадей, которые присылались на каждое Рождество из Уорикшира.
Нет, в любовных историях не бывает счастливого финала. Во всяком случае, если речь идет о повседневной жизни. Мой роман закончился страшным ударом. А я не бросаюсь такими словами.
Кризис наступил, когда подходили к концу летние парламентские каникулы. Я, как обычно, сидела в такси на Парламент-сквер, намереваясь забрать Эдварда домой. В последнее время он стал страшно рассеянным и, если не удавалось его вовремя перехватить, направлялся прямиком к себе. Вдруг я с ужасом увидела, как он выходит из палаты лордов и ныряет в стоящую у тротуара машину, которая мгновенно сорвалась с места. Запомнить номер не удалось, а потому пустить по ее следу такси не представилось возможным. Однако я успела рассмотреть сквозь стекло расположившуюся на заднем сиденье женщину.
«Вот это да! — сказала я себе. — Доигрались!» Потом немедленно направилась домой и позвонила жене Эдварда в Уорикшир, сочтя своим долгом раскрыть истинное положение дел и сообщить, что супруг завел интрижку с другой женщиной.
И представляете, что я услышала в ответ? К телефону подошел слуга и сказал, что леди Чичестер продала дом в Уорикшире и сейчас находится в Лондоне. Они с лордом Чичестером уезжают на полгода, а то и на год в Кению. Вполне вероятно, что супруги навсегда останутся в Африке. Лорда Чичестера утомила политика, и они с женой хотят поохотиться на крупного зверя. По словам слуги, они отбывают сегодня вечером.
Я попыталась дозвониться до дома Чичестеров в Лондоне, но к телефону никто не подходил. Обзвонила все отели и тоже потерпела фиаско. Звонок в аэропорт желаемого результат также не дал.
Теперь, когда все выплыло наружу, выяснилось, что лорд и леди Чичестер уехали в Кению под вымышленными именами. О чем и сообщалось в утреннем выпуске газеты. В качестве причины называлось очередное обострение опоясывающего лишая у лорда Чичестера, в результате чего он решил удалиться от дел. Бедняжка. Полагаю, его чем-то опоили или даже увезли в наручниках. В нашей свободной стране подобные вещи не редкость. Ужасное пятно на партию консерваторов, так что на следующих выборах намереваюсь поработать на лейбористов. По крайней мере они играют честно.
А пока опять сижу одна с разбитым сердцем. Отдала всю себя лорду Чичестеру, впрочем, как до него — Кеннету. И что получила в ответ? Черную неблагодарность. Думаю, Эдвард уже не даст о себе знать — жена об этом позаботится. Но если вдруг и решит прислать весточку, то на рождественской открытке вместо кобылы гнедой масти будет красоваться голова буйвола.
Хотелось бы знать, где именно я допустила ошибку, в какой момент жизни поступила неправильно? И почему за всю доброту и щедрость по отношению к людям мне ни разу не отплатили той же монетой? С самого начала я всегда ставила счастье ближнего выше личных интересов, но теперь, долгими вечерами, которые приходится коротать в одиночестве, в памяти всплывают лица родителей, тети Мэдж, Кеннета, Эдварда и даже бедолаги Вернона Майлза. И ни одного приветливого, на всех застыло странное затравленное выражение. Будто не терпится от меня отделаться. Не желают быть тенями, так и рвутся исчезнуть из моей памяти, да и из жизни тоже. Или это я хочу от них избавиться? Сама не знаю. В голове царит неразбериха.
