– Послушай… Я не знаю кто ты, но я знаю, где то, что ты ищешь, – брякнул один из двух незаметных юношей, которые несли меч в начале Праздника.
Татуированный и главный жрец, похоже, надолго лишились дара речи. По всему было видно, Лагха в своих усилиях лишить своих противников воли к сопротивлению несколько перестарался.
– Веди меня туда!
x 11 x
Это было самым странным, самым страшным и самым волнующим воспоминанием в жизни гнорра Свода Равновесия Лагхи Коалары. Ничто не потрясало его столь сильно. Не выворачивало его нутро наизнанку. Не уязвляло и не вдохновляло сильнее, чем встреча с собственным элтером.
Он никому не рассказывал о том, что видел в собственном склепе, а единственный свидетель той сцены умер, так и не придя в сознание. Но молчал Лагха не оттого, что вообще не слишком жаловал праздную болтовню вокруг своей биографии. А оттого что понимал – есть вещи, о которых нельзя рассказывать никому. Такая откровенность ни к чему хорошему не приводит.
Хотя с точки зрения магии все произошедшее не было чем-то особо выдающимся. Сам Лагха впоследствии видал вещи и похлеще. Но тот день в собственном саркофаге навсегда остался в его памяти леденящим душу знамением, мрачным чудом, помазанием на царство.
Наплевав на жрецов и на поддельные меч, рог и шлем, Лагха ушел вслед за юношей, предложившим ему свою помощь. И тот повел его прямиком в саркофаг Кальта Лозоходца, располагавшийся в подземельях под Капищем Доблестей. Там, в одном из сводчатых залов, окруженный чадом масляных ламп, на возвышении стоял элтер Кальта Лозоходца.
Что же такое элтер, милостивые гиазиры? Это бронзовый покойник. На такие дорогие и изысканные развлечения, как элтер, современников Лагхи тянуло крайне редко. Наверное, из-за страха и жадности. Но вот в Ре-Таре во времена Кальта элтеры были весьма распространены. По крайней мере, когда дело касалось доблестных царей, их не менее доблестных сыновей, дочерей, жен, наложниц, а равно и доблестных узурпаторов, которые то и дело убивали упомянутых царей вкупе с сыновьями, дочерями, женами и наложницами.
Чтобы сделать элтер, тело погибшего мужчины для начала мумифицировали. Затем наряжали в лучшие одежды, тщательно обработанные сложносоставной гадостью. На тело одевали полный доспех, в правую руку вкладывали меч, возлагали шлем на полусогнутую левую, а боевой рог находил себе место за поясом. А после этого все получившееся заливали кипящей бронзой, смешанной со «слезою Гаиллириса». Тайна «слезы Гаиллириса», а равно и колдовские обряды, которые при этом свершались, содержались мастерами элтеров в строжайшей тайне. Мастера жили замкнутыми кланами по своим собственным законам и были едва ли не единственными людьми царства, чувствовавшими относительную свободу даже во времена жесточайшего разгула тирании.
Что же получалось в итоге? Если все было сделано правильно, пропорции не нарушены, а обработка тела проделана безукоризненно, получалась бронзовая статуя. Но только не статуя, а человек. Покойник собственной персоной. Вот только с закрытыми глазами и бронзовый. Бронза, направляемая и укрепляемая «слезой Гаиллириса», выедала плоть и застывала, принимая форму съеденного. Вот эта-то посмертная статуя и называлась элтером. Ну а если что-то делалось неправильно, получалась бесформенная бронзовая глыба. И тогда за незадачливым мастером приходили стердогасты. И он умирал такой жуткой смертью, какой никогда не умирали другие царские подданные даже во времена жесточайшего разгула тирании.
Кальту и мастерам его элтера повезло. Посмертная статуя Кальта Лозоходца получилась безукоризненно – почти живая, ослепительно красивая и от этого по-настоящему страшная.
x 12 x
Итак, на возвышении стоял Кальт Лозоходец. Глаза его были закрыты, правая ладонь возлегала на рукояти двуручного меча, а на сгибе левой покоился словно бы только что сорванный с головы шлем. Волосы Кальта были гладко зачесаны назад, оголяя высокий лоб. Кстати, волосы элтера тоже были бронзовыми и тоже удивительно точно воспроизводили природу естественных человеческих волос. Это считалось в Ре-Таре вершиной мастерства.
Черты его лица несли отпечаток безмятежности, а узкие губы были сомкнуты.
– Твой меч в руках у статуи, – запинающимся полушепотом пояснил оробевший юноша, кивая в сторону элтера. – И он настоящий.
Лагха кивнул. К сожалению, эту простую истину он уже открыл и сам. Ну не разбивать же ему собственное изображение для того, чтобы добыть свой же собственный меч?! Лагха подошел ближе. Тени побежали по высоким сводам зала, словно бы стая летучих мышей сорвалась с мест и, шурша крыльями, понеслась куда-то в темноту. Шуршание было, мышей – нет. Юноша-проводник судорожно икнул. Какая странная у некоторых людей реакция на такие мелкие происшествия!
Теперь Лагха стоял у самого подножия собственной посмертной статуи. Широко открытыми глазами будущий гнорр глядел в лицо себе, погибшему шестьсот сорок пять лет назад в битве с Торвентом Мудрым. Но он не давал волю воспоминаниям, гнал прочь прошлое, как гнал прочь и страх, чьи тесные объятия, казалось, смыкались вокруг него все теснее и теснее. Ему не хотелось бояться. В сознании Лагхи сейчас билось пойманной птицей единственное, но совершенно непреодолимое желание – прикоснуться к своему мечу, рукоять которого была намертво схвачена бронзовой ладонью Кальта.
Он уже принял решение. Он не разобьет элтер. Он удовольствуется фальшивкой, которую отберет у жрецов. В конце концов, не меч красит воина, а воин меч. Какая ему, в сущности, разница? Пусть меч Кальта Лозоходца остается Кальту Лозоходцу. А он, Лагха, сделает непревзойденным свой собственный меч. Но прикоснуться к этому хотя бы краешком ногтя…
– Только ты не подходи так близко, не надо, – с опаской пролепетал юноша, бледный и перепуганный.
Но Лагха не слушал его лепета. Ему были безразличны предостережения. Он знает что делает. Он, быть может, пришел в этот мир лишь затем, чтобы вновь прикоснуться к своему мечу.
Без колебаний Лагха поднялся на возвышение и осторожно протянул руку к мечу. Но не успели его жадные пальцы коснуться бронзы, под которой навеки застыла сталь, как статуя тяжело вздохнула. Лагха замер. Почудилось?
Все происходило медленно и безмолвно, словно во сне. Бронзовый Кальт Лозоходец бесшумно и без всякого усилия оторвал меч от земли, поднял его и, по-прежнему держа его клинком вниз, протянул Лагхе. В какой-то рукописи из библиотеки Ибалара Лагха читал о том, что в Северной Лезе во время принятия в воинское сословие меч держали именно так.
И Лагха принял его. В тот момент, когда ледяные пальцы статуи отпустили рукоять меча, а теплые, живые пальцы Лагхи, приняли его, бронза, которой был облит клинок, растворилась, как будто ее никогда и не было. Меч, даже безо всяких ухищрений и заклинаний, отозвался Лагхе густым, низким звоном. От этого звона, который длился не более трех мгновений, юноша, стоявший позади, рухнул на пол, а у Лагхи едва не помутился рассудок. Но он выстоял. Он, как и положено воину, принимающему меч, припал на одно колено и, опустив взгляд, принял клинок, на котором вспыхнули бордовые буквы «Храни себя и меня». Принял из своих собственных рук.
