Она сглотнула комок в горле. Почему она должна бояться? Их семья водит знакомство с ифритой. Они должны, кажется, знать все о том, как принимать в гостях дьяволов.
Марджана не шевелилась и почти не дышала, пока франк не сказал о погонщиках верблюдов. Тогда ее плечо, прижатое к боку Сайиды, затряслось. Она смеялась. Он говорил не как погонщик верблюдов. Или, по крайней мере, не совсем.
Маймун не мог есть и едва мог сидеть спокойно, узнав, с кем он делит трапезу. Отец, кажется, примирился с неизбежным; Сайида гадала, не сдерет ли он потом с Исхака шкуру в наказание за столь явное оскорбление закона, обычая и священной чистоты трапезы.
У франка были прекрасные манеры, хотя порою он забывался и брал чашу левой рукой. Кажется, он вообще предпочитал эту руку: его кинжал висел на левом боку. Сайида подмечала такие вещи. Она все-таки была дочерью оружейника.
Франк он или нет, но этот человек заинтересовал ее отца. Когда разговор зашел о стали, тучи в воздухе стали рассеиваться. Даже Маймун вылез из своей скорлупы, отвечая на какой-то вопрос, и при этом забыл даже о небрежном тоне.
Исхак выглядел весьма довольным собою.
Когда обсуждение переместилось в кузницу, Исхак попросил разрешения засвидетельствовать почтение гарему. Остальные даже не заметили его исчезновения.
Сайида оглянулась и вздрогнула. Марджана исчезла. И Сайида даже не почувствовала этого.
— Ну, сестренка? Что ты о нем думаешь?
С тех пор, как он перерос ее, Исхак называл ее так. Она показала ему язык.
— Что я думаю — о ком? О Маймуне?
Исхак закатил глаза.
— Не притворяйся тупицей. Я знаю, что ты подсматривала. Ты всегда подсматриваешь. — Он пощекотал пальцем животик Хасана, и ребенок засмеялся, глядя на Исхака блестящими глазами. — Ну?
Он бессознательно гордился своим другом. Сайиде даже захотелось солгать и притвориться, что на нее он не произвел впечатления, просто затем, чтобы посмотреть, как будет злиться Исхак. Но в этом Халиде было что-то, заставившее ее отказаться от этого намерения.
— Он… другой. Где ты нашел его?
— В Палате Правосудия, пока смотрел за упражнениями мамлюков. Он гостит в Доме Ибрагима. Он понимает сталь.
— Я это осознала, — сухо сказала она.
— Я думаю, он понравится отцу.
— Или ужаснет его.
— Скорее, Маймуна. — Исхак состроил гримасу. — Иногда этот мальчишка может быть невероятно глуп.
Этот "мальчишка" был на добрых четыре года старше Исхака. Сайида подняла брови и выразительно глянула на брата.
Исхак залился краской, заметной сквозь редкие волоски на подбородке — предмет его гордости. У него была еще девичьи-нежная кожа, и румянец на ней проступал очень ярко.
— Ну да, так и есть. В кузнечном деле он блистает, но в обращении с людьми он безнадежно глуп.
— Не совсем, — возразила Сайида. — Если твой друг знает сталь, то они найдут общий язык.
— Он знает. — Исхак вертел перед Хасаном игрушку, улыбаясь в ответ на улыбки младенца. — Я предполагал, что это будет потрясающе. Сидеть за обедом со столь представительной персоной, и вдруг обнаружить, что это не просто христианин, а франк. Ты знаешь, франки не едят детей.
— Это сказал тебе твой франк?
— Ему и не надо было это говорить. Он замечательный, ведь правда? Я не встречал никого подобного ему.
— И сколько же франков ты видел в жизни?
— Одного, — ответил Исхак. — Он не говорил ни слова по-арабски, и по его виду было понятно, что он и не хочет знать нашего языка. Он хватал еду с блюда обеими руками. Он вонял, как козел. — Исхак развел руками. — Я думаю, что наш сегодняшний гость так же необычен для франков, как и для нас.
— Я думаю, что ты несешь чепуху. — Сайида взяла Хасана на колени. — Сегодня утром здесь была Марджана.
Она не знала, почему сказала это. Исхак не любил Марджану. Он знал, кем она была: как наследник дома, он принял эту тайну как должное. Он сплюнул.
— А, эта. Чего ей было нужно?
— Компании. Мы выходили в город.
Исхак поднял брови. Он знал о запрете Маймуна. И считал его нелепым.
— Мы видели вас на базаре. Я думаю… — Сайида немного помедлила. — Я думаю, ей понравился твой франк.
— Йа Аллах! — Исхак побледнел. — Где она сейчас?
— Исчезла. Ты же знаешь, как она это делает.
— Знаю… — Исхак глотнул воздуха. — Понравился, говоришь? Понравился запах его крови. Она съест его живьем!
Сайида отстранилась от него, чтобы он не тряс ее за плечи.
— Она не убивает ради удовольствия. Ты знаешь это. Я думаю, она влюбилась.
— Вы, женщины, всегда об этом думаете.
— Ты ее не видел, — возразила Сайида. — Почему бы ей не влюбиться в него? Ты же влюбился.
— Я не ем человеческую печень на завтрак.
— Она всегда была добра ко мне.
— Н-ну, — протянул Исхак. — Ты это ты.
Сайида поблагодарила его за комплимент, и Исхак сразу нахмурился.
— Хасан любит ее больше всех на свете. Даже больше, чем меня. Кто сказал, что она не может быть столь же нежной с возлюбленным?
— Меня пугает не это. А что, если возлюбленный надоест ей?
Сайида невольно вздрогнула.
— Если он таков, как ты говоришь, он в состоянии о себе позаботиться. Быть может, она никогда не подойдет к нему близко. Она застенчива.
— Ну да, — пробормотал Исхак. — Застенчива, как тигрица.
— Если ты проболтаешься, ты нарушишь свое слово.
— Будь оно проклято, это слово.
Но после этого Исхак присмирел. Несколько минут спустя он поцеловал Сайиду, одарил Хасана прощальной веселой улыбкой и ушел.
Айдан был на вершине блаженства. Он увидел кузницу. Он рассматривал клинки столь превосходные, что они не могли даже пригрезиться кузнецам Запада. Даже игрушечное оружие было столь же смертоносно, сколь прекрасно: маленькие кинжальчики, украшенные камнями, несущие на себе отпечаток мастерства Маймуна и заставляющие покупателя расстаться с золотом. Они были красивы, но это были настоящие клинки, острые настолько, что могли до крови ранить самый воздух.
Но гордостью мастера и вершиной его мастерства были мечи. Фарук разрешил Айдану дотронуться только до трех, и все три уже были предназначены будущим владельцам: один для калифа багдадского, другой для повелителя Мосула, а третий для дамасского эмира. Рукоять и прочие детали каждого были выкованы в соответствиями с особенностями человека, который должен был владеть этим мечом; на каждом, с неимоверной искусностью, был выгравирован стих из Корана.
— Чтобы освятить его, — пояснил оружейник, — и помочь росту его души.
— А если меч предназначен для неверного? — спросил Айдан.
