— И в чем же? — светлые глаза Кнута сверкнули затаенной жаждой. Он все понимал, но пока лишь поверхностно. Ему понадобиться время, дабы вдумчиво осмыслить все это. Эх, я в очередной раз пожалел, что не имею возможности записывать все сказанное на пергамент. Да и желания такового, если честно, нет. А потому, пусть просто слушает. Пусть улавливает лишь то, что слышит, а не то, что есть. Не то, чего доброго, додумается и вправду уподобится мне. И так каждый! Представьте, если все начнут праздно шататься, разглагольствовать и морочить друг другу голову? Все, без исключения, от мала до велика. Все, кто может ходить, ползать или летать. Тогда и конец света, думаю, не далек. Кто станет тогда делать седла, упряжи, доспехи, оружие и все прочее?
Хм, а впрочем, станет ли все это нужно?
— Моя суть в том, кто и как меня назовет, — тихо произнес я, наконец, решив признаться. — В том, кем меня увидят. Но все меня видят по-разному. Потому-то имен, или символов, у меня может быть бесконечно много.
Я сказал это легко и непринужденно. Но вот седельщика вдруг стало коробить, ломать, мутить и крутить. Мне показалось, его сейчас стошнит. Но он, как сам недавно отметил, был сильный человек. Он сдержался.
— Но… почему так? Зачем?
Я повернул голову и пробежался взглядом по говорливой и подвижной толпе. Люди сновали перед глазами и не обращали на меня внимания. Лишь изредка кто и бросит мимолетный пустой взгляд, но он тут же скользил прочь. Я их не интересовал. Ведь вряд ли назавтра кто-то из них вспомнит мой лик. Их интересуют собственные нужды, прихоти и желания. И ничего более.
Милые вы мои люди. Вы даже не понимаете, что в этом-то я и схож с вами. Наверное, потому и выгляжу, как вы. Наверное, потому и стал для меня символом облик по образу и подобию вашему. Ведь меня интересует то же самое — ваши желания. Чего желаете вы, мои добрые? Или злые — неважно. Ведь то всего лишь ваше отношение друг к другу, но не ко мне. Потому как ко мне никто не относится. Не потому, что не можете, а потому, что не хотите быть такими. Это тоже ваше желание. Кнут, кстати, недавно его подтвердил. Он не желает скитаться по миру в рваной неприметной одежде. Он никогда не променяет тепло и уют родного дома на бессмысленные блуждания в поисках непонятно чего. Он никогда не покинет семью, детей, друзей, знакомых и близких. Седельщик привязан к ним всей душой. Он никогда не расстанется с любимым ремеслом, в котором достиг высот и по праву может собой гордиться. И может требовать высокой оценки, как духовной, так и материальной. Да, все так, и все это правильно. Я, отнюдь, ни коим образом не упрекаю его в том. И даже поощряю быть таким. И поощряю всех. Ведь это и есть благо, это и есть счастье и радость, это и есть смысл существования всех. И это подтвердит каждый, кто живет так. Почти каждый…
Но не я!
И не те, кого ищу.
Хотя, я тоже готов подтвердить и это, но уже по-своему. Ведь такой образ жизни как раз и порождает меня. Меня и мне подобных. Тех, немногих, кому не безразличны многие. Тех, кто не побоялся лишения, одиночества, отрешения, наказания или смерти во имя своих желаний. И тем более — во имя чужих. Тех, кто истинно окрылен мечтой и стремился ее воплотить всеми силами. И неважно — добро или зло то принесло. Но важна готовность жертвовать собой во имя своих идеалов, пусть даже мнимых и навязанных. Она-то и есть извечная сила желания.
Я перевел благоговейный взгляд на долговязого Кнута. Он замер в ожидании вожделенного ответа. Он — простой человек, стоит напротив меня и даже не догадывается, кто он на самом деле? И даже не подозревает, что он… Творец. Вернее — малая частица его, но то уже неважно. Важно то, что он породил меня, причем, недавно. Точнее — он наполнил меня долей своей силы, поселив символ мой в своем сердце. С монетой или без, но он уже никогда меня не забудет. И я ему искренне благодарен, а потому и желаю здоровья и процветания. Ведь пока процветает он — буду процветать я, и такие, как я. А еще желаю ему бесконечной жизни. Ведь пока жив он — буду жить и я. Вот почему не считаю я выдумкой вечную жизнь. Вот почему во всем стремлюсь я к вечному…
Кнут ждал. От него резко пахло желанием прикоснуться к моей тайне. Пусть он не все понимал, но желание его пахло все острее и острее. Наконец, я не выдержал, повел носом и принялся толковать дальше:
— Это наделяет меня силой всех, кто меня называет. Кто вспоминает меня. А вспомнит меня всякий, с кем я встречался. Разумеется, если остался в живых. Ведь тех, кто вспоминает меня недобрым словом, я наказываю, вплоть до убийства. А потому нет таковых в нашем мире. Они уходят на перерождение, с полным очищением памяти. Впрочем, как знать, может и смерть не лишает человека памяти, но речь не о том. Меня будут вспоминать всегда, когда искренние желания начнут переполнять ваши сердца и требовать воплощения. Так неужели это значимо — как меня при этом зовут? Гораздо важнее то, что мое присутствие в чьей-то памяти подтолкнет его к свершению своих желаний, как добрых, так и злых. Ведь эти абсолютно равные противоположные символы обретают истинную силу лишь во взаимной относительности. И тогда только двигают великое жизненное колесо. Иначе они сольются в единое, и жизнь исчезнет. Но это уже неважно. Хотя бы оттого, что неизменно. По крайней мере, в рамках человеческих желаний и возможностей.
Кнут кашлянул. Он крепко задумался. Однако взгляд его снова сполз на кучку золотых. Меня то порадовало, и в мыслях я повторил все свои пожелания мастеру седельщику. Это вновь подтвердило его привязанность к земному и изменчивому. Я жестко усмехнулся и с непередаваемым удовольствием глянул по сторонам. Хотя мог не глядеть — и так чувствовал многочисленные завистливые взгляды. О, нет, моя неприметная особа осталась без внимания. А вот на золото уже пялились многие. И вряд ли они видели в нем желтый металл, которым оно и было на самом деле. Но видели они в нем свои алчные желания. Они уже начали нестерпимо жечь спину. Настолько нестерпимо, что я указал пальцем на прилавок и повелительно произнес:
— Ты бы собрал уже свое золото.
— Да не мое оно…
— Тем не менее, собрать надо, — важно парировал я. Жар усиливался. — Пока другие ценители не нашлись.
Кнут с легкой злостью глянул по сторонам. «Ценители» проходили мимо, невольно замедляли шаг, всматривались и прислушивались. И шутка ль в деле: нищий бродяга в изорванном грязном плаще высыпал на стол богатого торговца кучу золота и приказывал собрать ее. Где такое видано? Но я был неумолим. Я бросал отрывочные и красноречивые взгляды, будто стрелял из лука. Люди поспешно опускали глаза и в легком страхе спешили прочь. Но оставляли свое искреннее желание понять то, что здесь происходит. Потому как некоторые описывали круг, и снова шли мимо нас. От них пахло завистью. Искренней завистью. Это радовало. По крайней мере, меня. Потому как я чувствовал искренний свет их алчных желаний, в то время как Кнут чувствовал их черную зависть.
