Потом пришёл через сыновей и внуков. Плохо дело. Значит, и его не минует чаша сия. Не может быть, чтобы пренебрегли гостем.
И действительно. Старик Хунниаси, слегка поклонившись почтенному гостю, протянул ему расписанную затейливым орнаментом глиняную посудину.
— Возблагодари же и ты высоких покровителей наших.
«Ну, вот и всё, — пронеслось в мозгу. — Приплыли».
Алан выпрямился и, подавив комок в горле, сказал:
— Прости, уважаемый, но я не стану этого делать. И вот почему…
Его слушали молча, не перебивая, но родившаяся в горнице тишина казалась чем-то вроде огромной, прозрачной медузы, студенистой массы, внутри которой вязнут слова. И даже льющийся из окон солнечный свет, проходя сквозь упругий воздух, обретал новые и странные свойства — он точно сгущался у ног Алана, готовясь выплеснуться бездымным белым пламенем.
— И поэтому я верен Богу Истинному, Единому, Владыке Мира, — завершил Алан. — Потому и не поклоняюсь духам, которые в незапамятные времена предали Его. Вы об этом не знали, и вашей вины здесь нет. Но я принёс вам истину, а уж примете ли вы её — дело вашей совести.
Не примут — это он чувствовал селезёнкой. Мрачные взгляды, сведенные в щепоть пальцы — защита от сглаза.
— Странные слова говоришь, — нарушил, наконец, молчание старик Хунниаси. — Странные и безумные речи. В своем ли ты уме, путник? Мы люди простые, в премудростях не смыслим, но богов наших порочить не дадим. Гиахиру, — повернулся он к одному из внуков, — беги к почтенному Арханзиму, приведи его.
Мальчишка опрометью метнулся за порог — точно камень, выпущенный из рогатки.
— Арханзим, — вновь повернулся хозяин дома к Алану, — был жрецом в храме сияющего Хаалагина. Так получилось, что ушёл он на покой, теперь у нас вон живёт, лет этак с полдюжины. Он в божественных делах силён, вот пускай твои речи послушает и решит, как с тобой поступить.
Один короткий взгляд старика — и двое сыновей, коренастые парни, встали в дверях.
Шанс, конечно, был. Вряд ли привычные к сельскому труду крестьяне столь же привычны к дракам. И уж точно им незнакома техника боевого самбо. Зря, что ли, восстанавливал армейские навыки в спортзале «Соляриса»? Прыжок, двойной удар, разворот, рывок — и он свободен. С высокой степенью вероятности.
Было только два «но». Во-первых, спасаться бегством — это загубить проповедь о Христе. Пускай в отдельно взятой деревне — но всё равно. Тот, кто бежит — тот не надеется на своего Бога, стало быть, от начала и до конца лжёт. Во-вторых — Гармай. Где его искать-то сейчас, если каждая секунда на счету? Да и особо далеко не скроешься. Местность крестьянам до последнего камешка знакомая, выловят.
Ждать пришлось долго — как показалось Алану, едва ли не час. Во всяком случае, он успел мысленно вычитать вечернее молитвенное правило — может, и не самое подходящее к моменту, но ничего другого сейчас на ум не шло. За это время никто в горнице не проронил ни слова, даже со стола женщины не убирали. Тишина зрела, как нарыв.
Наконец послышались шаги, соломенная циновка, закрывавшая дверной проём, всколыхнулась.
Бывший жрец оказался высок, жилист и сед. Одет просто — потёртая накидка-тсамни, перекинутый через плечо плащ, на ногах — сандалии из грубой кожи.
— Счастье и благополучие сему дому и обитателям его, — звучно возгласил Арханзим с порога. — Ну, что тут у нас? — поинтересовался он уже куда более деловым тоном.
— Вот, почтенный Арханзим, — согнувшись в поясе, зачастил Хунниаси, — пришёл к нам путник, странствующий писец, я пригласил его отобедать, а он отказывается воздать благодарение богам и произносит странные и возмутительные речи, в коих я, по скудоумию своему, мало что смыслю…
— Писец, говоришь? — поднял бровь экс-жрец. — Покажи-ка, незнакомец, свидетельство.
Он долго изучал Аланову «лицензию», водил пальцами по вырезанным на потемневшем дереве буквам, разглядывал печать.
— Дощечка верная, — хмыкнул он наконец. — А вот обладатель дощечки… Ну-ка, повтори мне всё то, что ты успел рассказать этим добрым людям.
Алан заговорил, аккуратно подбирая слова. В общении со жрецом требовалась иная стилистика, и тут было сложнее — всё-таки с орбиты местную письменность особо не поизучаешь, храмовые библиотеки не посканируешь. А разговорная речь тут, как и в любом архаичном обществе, сильно отличалась от книжной.
Арханзим не перебивал, только время от времени постукивал пальцами правой руки по левой ладони.
— Значит, ты пришёл издалека, чтобы обратить нас в свою веру, поставить на служение тому, кого ты называешь «Истинным Богом»? — наконец уточнил он. — И наших богов ты почитаешь злыми духами, враждебными твоему богу? Я правильно понял?
— Да, — Алан едва удержался от академического «ну, сильно упрощая… в общих чертах».
— Ты говоришь, будто твой бог — единственный, кого можно именовать этим словом? — продолжал жрец. — Ты говоришь, что он — владыка мира? Что ж, бывало и такое.
Как повествуют храмовые свитки памяти, в старые времена появлялись безумцы, вещавшие нечто схожее. Но в твоих словах есть и куда большее безумство. Как это — Бог стал человеком? Как это — был казнён? И тем более — воскрес?
— И что же с ним теперь делать? — подал голос хозяин дома.
Бывший жрец пожал плечами.
— Если по закону, то надо повязать и сдать уездному начальнику для разбирательства. Кто таков, откуда свидетельство на буквописание получил, как смеет на землях Высокого Дома учить об иных богах… ибо есть государев указ, где таковое не дозволяется. Коли ты чужеземец, то своим богам промеж своих людей поклоняйся, а обращать никого в нездешнюю веру не смей… Но это если по закону… а вот надо ли оно нам…
— Что ты имеешь в виду, почтенный Арханзим? — обеспокоился Хунниаси.
— А вот что, — хмыкнул старый жрец. — Во-первых, сам посуди, обрадуется ли уездный начальник такому подарочку? Расследование затевать, в Высокий Дом за указаниями посылать, ответственность на себя брать… Как после этого высокородный Хинзаимини станет относиться к нашей Аргимге? Как к источнику неприятностей. Во-вторых, здесь, под крышей твоего дома, прозвучало оскорбление наших богов, покровителей села. Боги мстительны, почтенный Хунниаси. Если они не ощутят нашей ревности, если увидят, что мы не заступились за их достоинство… боюсь, нас ждут немалые испытания. Может, засуха, может, гнилой мор, может, увеличение налогов. Кстати, о налогах. Вот ты говоришь, этот самый, — ткнул он пальцем в сторону Алана, — написал тебе прошение о том, чтобы сыну подать скостили? А что, если свидетельство его всё-таки поддельное окажется? Или украдено у настоящего писца… Значит, мало того, что в прошении тебе отказано будет, но и к ответу призовут. Наравне с теми, кто расплачивается фальшивой монетой.
