— Ах ты!! Опять ты!! — орал дядюшка Сартон. — Только зажил спокойно! Ка-ра-у-ул!!
— Ну, я караул, — слегка приврал Тума и откусил от груши ладный кусок. Сладчайшим соком брызнула мякоть.
— Ну, язва синяя! Ну, пень болотный! — причитал толстяк. — Ну, пусть бы лимонницу али гнилку, да подавись ими! Но керайну за что?
Тума сглотнул, вытер липкий подбородок:
— Так, дядь Сартон, самая вкусная.
Наири в сторонке давилась хохотом. С Тумой по городу ездить одно удовольствие. Голодной не останешься. Хотя мог бы руки и придержать. Она коленями сжала бока Белогривого, подъехала:
— Ну, будет. Сколько твои груши стоят?
— Им цены нет, — буркнул дядюшка Сартон.
— Так уж… — хмыкнул Тума. — С мастера Брезана полкоровки содрал за пяток.
— А ветки? — вскинулся садовник. — Ветки не ты обломал?
— Вообще мы по делу, дядь Сартон, — сказал Тума. — Выборных собираем со всех концов. А поскольку ты мастер знатный, хоть и бука…
Садовник хлопнул очами:
— Вот привязался! — кинул он в сердцах. — Кто меня выбирал? Ты меня выбирал? Вон пусть голытьба кричит. А у меня дело.
— А Золотоглазая велела тебя доставить непременно.
Дядюшка Сартон побледнел и вроде даже спал с лица.
— Она тебя хорошо запомнила.
— Да что… да когда… — проблеял несчастный.
— Так перед тем, как Дракона убили, ты ее грушами угощал.
Шкворень брякнулся о мостовую. Наири бросила на Туму сердитый взгляд: это ж удар хватит мастера… Белобрысый лишь ухмыльнулся.
Чуть только причитания садовника заглохли вдали, безобразник подставил шлем спутнице:
— На, от души отрываю. А то ты смурная последнее время что-то.
Наири сердито вгрызлась в мякоть, сок потек по подбородку. На сладкое тут же прилетела оса.
— Станешь тут смурной, — промямлила Наири, разом жуя и отгоняя насекомое, — ношусь, как собака, кругами, а толку чуть. Мэннор этот треклятый уже ночью снится.
— Влюбилась, что ли? — пробормотал Тума небрежно. Наири подавилась косточками. Парень стукнул ее по спине. Заглянул в шлем:
— Ешь скорее! И руками не маши — кони пугаются.
Выловил и сам в два укуса уничтожил огромную желтую грушу. Облизал ладонь. Огляделся в поисках подходящего погребка, наугад ткнул шлемом.
— Зайдем?
— Тума, ты серьезным бываешь?
— А надо?
— Времени день всего остался — и ничего.
Тума сжал конские бока коленями:
— За мной!
…Сарай одуряюще пах сеном, сквозили сквозь щели в крыше солнечные лучи. Сухие травяные вороха были раскиданы по всему чердаку. Внизу довольно жевали кони.
— Я тут от Брезана прятался, — вздохнул Тума. Откупорил баклажку. Перебив сенной дух, густо запах мед.
— На.
— Осы налетят.
— А чего тебе своих бояться?
— Ну, спасибо.
Наири вытянула ноги, откинулась, подложив руки под голову, уцепила зубами травинку.
— Ты, Тума, помолчи, а то я собьюсь. Был один человек. Мэннора… брат, — выдавила она, наконец. — Но мне тогда казалось, они непохожи. Да Раннор… он скорей бы дал себе руку отсечь, чем Мэннором прикинулся.
Ладонью зажала Туме рот, боясь, чтобы все же не встрял, а то она смутится и не доскажет.
— Он пропал давно. Потому что я… Неважно. Если это он. Вдруг вынырнул ниоткуда и исчез. Из Ясеньки вытянули… живым. Гарт нырял. А дальше… сыскался сердобольный человек на берегу. На мосту-то еще дрались, Гарт не хотел своих кидать. И с концами. Что я Керин скажу?
Тума высвободился, с мрачным выражением облизал горлышко долбленки.
— Это и скажи.
— А если не он? Любой мог прикинуться. Лишь бы собой видный, да высокий. Волосы покрасить нетрудно… — рассуждала Наири.
— Нетрудно.
— Но мастер Брезан его вблизи видел. Ладно, в бою обознался. Но привратник в доме его признал. И приказчик признал. Склады оружейные открыли! Не понимаю…
— А ты ищи, кому это нужно. Ну, чтобы Керин за Незримыми не пошла.
— Мэннору. Спит и видит, как ее в доме запрет.
Тума захохотал.
— Ты чего? Я все перепроверила. Мартина допросами замучила. И тех, кто с Мэннором в каменице от Берутовых воев отбивались. Никак не вышло. Сперва, его с обозом промурыжили: то ось полетит, то конь раскуется. А тут от Берута грамотка: "Взять и ко мне".
Она устало выдохнула.
— А этот, в Ясене, за Керин кричал. Одному рожу разбил даже. Когда тот сказал, что мы не сами Сарт взяли.
— Правильно разбил, — кивнул Тума. — Ищем дальше. Он же не морок — в дымовую трубу не улетел…
Выборных от концов — кузнечного, литейного, бондарного, стекольного, красильного, суконного и прочих — привели к присяге возле Казанного Святилища в вечер зниченьского полнолуния.
Кстати, кричали и Мэннора. Припомнили, и как тушил горящий Брезанов дом, и как раздавал оружие, и как вел народ на Старшинскую Вежу. Радовались, что не утонул. И не порезан кметями Берута.
И мастер Брезан, и златокузнец Герсан, отец Наири, и старший волхв Святилища, приобщенный тайны, положили правду ясеньцам не раскрывать. Потому купец славословия выслушал молча и должность принял.
Говорили еще, под клятву над кощунами из Святилища выходил сам дедуня (сова то и дело махала крылом, умащиваясь на костлявом плече). Попенял Лешеку, беглому в войско ученику, а Золотоглазую обнял, сказал:
— Будь крепкой, девочка.
Так ли, нет, но за выборными признали власть.
Все ждали от Золотоглазой очередного чуда: что нашествием крыс или воронов изгонит низвергнутых Старшин, так и застрявших в Веже. Вороны собирались в стаи, пролетали, натружено крича. Под горло подкатывала осень. Восковыми слезками точились дни.
Золотоглазая долго говорила с мастером Брезаном и распорядилась послать каменотесов и плотников отстраивать пепелища.
Великое сидение старшин продолжалось. Казна была при них, и жалованье стражникам выплачивали исправно, но на кой оно ляд, если закончились запасы меда и пива, да и хлеб подходил к концу. Стражники ходили по заборолам злые и раза два выстрелили в толпу под стенами, скорее для острастки, потому что не попали.
Тут как раз и подошли глашатаи. В указе коротко говорилось, что ежели старшины не выйдут за стены Вежи в течение дня и не займутся делами своих лавок и мастерских, то все оные будут отобраны от них и их семей в пользу города.
Что началось в Веже, словами не выскажешь: мало-мало почтенные не повыдирали друг другу бороды. Особенно лютовал Берут. Накануне он еще твердил, что без именитых Ясеню никак не справиться, сто вот-вот сама Золотоглазая придет на поклон, а вместо Золотоглазой явился в Вежу отец Наири, Герсан.
