- Ловчее Ахмеда Камакима не сыскать во всем Ахдаде, господин, - каков вопрос - таков ответ, даже если он и приукрашен, за ворота-то хочется.
- Можешь ли ты забраться в дом?
- Легко, пусть только господин укажет место и вещь, и он может считать - она уже у него.
Незнакомец кивнул - ответ его явно порадовал. Камаким давно понял, куда тот клонит.
- Я хочу, чтобы ты поклялся, прежде чем мы выйдем за эти ворота. Самой страшной из всех клятв - именем Аллаха, своею бессмертной душой, памятью предков, что ты выполнишь, выполнишь, что я скажу. И принесешь мне необходимое. Это одно дело, одна кража, и все - ты свободен. От клятв и от меня. Больше того, я отблагодарю тебя, заплачу денег - десять тысяч динаров. С этими деньгами, ты станешь не только свободным, но и богатым.
- Д-десять тысяч!
Чутье, опыт, все внутри Камакима говорило, да что там - кричало - не соглашаться. Но на другой стороне - его ждал Кади, и скучающий палач, и его острая сабля...
- Клянусь, - мотнул головой Камаким.
Незнакомец смотрел на него, ожидая продолжения.
- Клянусь Аллахом - господином миров, создавшим небо и землю, и все что в небе, и все что в земле и на земле, клянусь своею душой, пусть, если я нарушу клятву, вечно гореть и плавиться ей в огненном Джаханнаме, клянусь памятью своего отца - не совсем досточтимого Хайри Камакима, клянусь памятью его отца и всех предков до десятого колена, я выполню, что ты скажешь, если на то будет воля Аллаха и хватит моих сил.
Незнакомец кивнул и направился к воротам.
40.
Продолжение рассказа третьего узника
Вот что шейх Наср говорил мне: "Береги одежду той, которую ты желаешь, и не отдавай её девушке, пока я к тебе не вернусь после встречи с птицами. Вот что я могу, о дитя моё, и ничего больше".
И когда я услышал слова шейха, мое сердце успокоилось, и я прожил у него до следующего года и считал проходившие дни, после которых прилетят птицы. И когда наступил срок прилёта птиц, шейх Наср подошёл ко мне и сказал:
- Поступай по наставлению, которое я тебе дал, в отношении одежды девушек; я ухожу встречать птиц.
- Слушаю и повинуюсь твоему приказанию, о родитель мой! - ответил я.
И затем шейх Наср ушёл встречать птиц. А после его ухода я поднялся и шёл, пока не вошёл в помещение, и спрятался, так что никто меня не видел.
И я просидел первый день и второй день и третий день, и девушки не прилетали, и я начал тревожиться, плакать и испускать стоны, исходившие из печального сердца, и плакал до тех пор, пока не потерял сознания. А через некоторое время очнулся и стал смотреть то на небо, то на землю, то на бассейн, то на равнину, и сердце мое дрожало от сильной страсти. И когда я был в таком состоянии, вдруг приблизились ко мне по воздуху птицы в образе голубей (но только каждый голубь был величиной с орла), и они опустились около бассейна и посмотрели направо и налево, но не увидели ни одного человека или джинна.
И тогда они сняли одежду и, войдя в бассейн, стали играть, смеяться и развлекаться, и были подобны слиткам серебра. И одна из них сказала:
- Я боюсь, о сестры, что кто-нибудь спрятался из-за нас в этом дворце.
Но другая молвила:
- О сестра, в этот дворец со времени Сулеймана не входил ни человек, ни джины.
А еще одна воскликнула, смеясь:
- Клянусь Аллахом, сестрицы, если кто-нибудь здесь спрятан, то он возьмёт только меня!
И затем они стали играть и смеяться, а сердце мое дрожало от чрезмерной страсти. И я сидел, спрятавшись, и смотрел на девушек, а те меня не видели. И девушки поплыли по воде и доплыли до середины бассейна, удалившись от своих одежд, и тогда я поднялся на ноги и помчался, как поражающая молния, и взял одежду младшей девушки, а это была та, к которой привязалось мое сердце, и звали её Ситт Шамса.
И девушки обернулись и увидели меня, и задрожали их сердца, и они закрылись от меня водой и, подойдя близко к берегу, стали смотреть на меня.
- Кто ты и как ты пришёл в это место и взял одежду Ситт Шамсы? - спросили они.
И я сказал:
- Подойдите ко мне, и я расскажу вам, что со мной случилось.
- Какова твоя повесть, зачем ты взял мою одежду и как ты узнал меня среди моих сестёр? - спросила Ситт Шамса.
И я молвил:
- О свет моего глаза, выйди из воды, и я поведаю тебе мою историю и расскажу тебе, что со мной случилось, и осведомлю тебя, почему я тебя знаю.
- О господин мой, прохлада моего глаза и плод моего сердца, - оказала она мне, - дай мне мою одежду, чтобы я могла её надеть и прикрыться ею, и я к тебе выйду.
- О владычица красавиц, - отвечал я, - мне невозможно отдать тебе одежду и убить себя от страсти. Я отдам тебе одежду, только когда придёт шейх Наср, царь птиц.
И, услышав мои слова, она стала кричать и бить себя по лицу и разорвала на себе нижнюю одежду, и её сестры начали кричать и бить себя и умолять, чтобы я отдал одежду из перьев, но я оставался непреклонен, как и велел мне шейх Наср.
Когда же наступила над ними ночь, они не могли оставаться с нею и улетели, оставив её в верхней части дворца.
41.
Продолжение рассказа седьмого узника
- Что-о, влезть во дворец султана! Нашего султана - досточтимого Шамс ад-Дина Мухаммада - да благословит его Аллах и приветствует. Господин Абд-ас-Самад шутит, конечно шутит. О-о-о, Камаким тоже любит шутить, больше того - понимает хорошие шутки, однажды я...
Незнакомец, или уже не незнакомец, ибо Камакиму было названо имя, оставался серьезен, как верблюд за едой. Больше того, брови, черные густые брови Абд-ас-Самада были сдвинуты, соединившись в одну линию, пусть и не совсем ровную.
- Не просто во дворец султана - в его сокровищницу.
- А почему не в личные покои, давайте сразу в личные покои, или лучше в гарем, да в гарем, ведь его охраняет всего-навсего пол сотни евнухов. Пол сотни отборный нубийских невольников с черной, как обожженное дерево кожей и такими же душами, ибо ничего хорошего за этой кожей быть не может. А у каждого евнуха - по сабле, а у каждой сабли - по заточенному краю. Острому, как язык сплетницы, тонкому, как лесть искусителя.
- Мне не нужен гарем, мне нужна сокровищница. И ты поклялся, не забывай.
- Ай, где была моя голова, где был мой ум. Почему, ну почему я не отрезал свой неразумный язык до того, как он произнес проклятые слова. Горе мне, горе. И даже сейчас он ворочается и выдает то, о чем я, может быть, потом пожалею. Когда я давал клятву, самую неразумную из всех клятв, которые давались от сотворения мира, я думал речь идет о доме какого-нибудь купчишки, на худой конец - богатого купца, со слугами и охраной, пусть и многочисленной, но уступающей в количестве и свирепости охране султана. Я думал речь идет о доме кого-нибудь из тех, кто вершит судьбами правоверных, а заодно и неверных в этом городе. Славном городе Ахдаде. Кто дни напролет просиживает шальвары в диване. Благословенном диване. А видит Аллах - это тяжкая ноша, ибо шальвары нынче дороги. На худой конец - речь могла идти о Абу-ль-Хасане - благословенном визире нашего славного султана. Род Аминов славится своим богатством, и если из дома Абу-ль-Хасана пропадет какая-нибудь вещь, пусть и обладающая ценностью, мало кто, ну может, кроме самого визиря Абу-ль-Хасана, хватится пропажи. А если повезет, если мне, нам очень повезет, если Аллах, всевидящий Аллах именно в этот момент будет смотреть в другую сторону, ибо много чего творится в мире, достойное внимания Аллаха...
