— Свершилось. Она не погибнет в нашей памяти. — Он отошёл от ямы и положил ладонь на плечо Потапу. — Мне нужно уехать. Рабочие сейчас зальют цементом могилу и уложат мраморные плиты. Думаю… — Он кинул взгляд на яму.
На мгновение Потап успел заметить лукавые глаза, еле заметную злобную ухмылку.
— Думаю, ей будет там хорошо. — Альберт, прощаясь, пожал всем руки и удалился.
2
За пыльным окном с тёмного неба в землю ударила молния. Стёкла задрожали от раската грома, словно рядом разорвалась россыпь снарядов. Римма опустила ступни с грязной серой простыни. Мучительное измождение во всём теле. Отрешённые, словно мёртвые глаза оглядели комнату. Неимоверно хотелось рыдать.
— Мне так одиноко, — с губ слетел всхлип. — Больно… нет сил терпеть… Я вижу проклятия… мою душу вырвали, убили, сгноили… как же хочется умереть. Больше нет воли к жизни… больше нет разума… больше нет людских судеб. Мы все горим и падаем… в безызвестность. Наш мир рухнул… и впереди лишь вечная агония мерзости… Страшно дышать… Страшно жить… страшно… — сквозь шёпот с губы протянулась нить слюны, — страшно. — Глаза медленно прошлись по грязным стенам. — Убивай детей, которые плохо отзываются о своих родителях, — прошептала Римма и вяло улыбнулась. Она подошла к облезлому, испещрённому мелкими дырками комоду, протянула ладонь и замерла. «Это моё?» Щёки растянулись в гримасе плача. Римма медленно опустила глаза и осмотрела запястья: бледная шелушащаяся кожа. Она разодрала засаленный халат, провела пальцами по рёбрам, потом разорвала лифчик и пощупала грудь. «Сухая как…» Она забыла, что хотела подумать, увидела тусклый блеск зеркала. «Я же красивая». Она улыбнулась и тяжело вздохнула, ноги подкашивались от усталости. «Синяки расползлись по всей коже…»
— Обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб, — тихо простонала Римма, опустилась на колени. Липкая слюна повисла с потрескавшихся сухих губ. Истощённое голодом тело отказывало. — Если вол забодает человека из-за неосторожности хозяина, то и вола, и хозяина нужно убить… — Римма собралась с силами и поднялась на ноги. В комнате властвовал полумрак. Запах плесени и металла щекотал ноздри. «Жарко… Нет, холодно. Нужно закрыть шторы. Солнце печёт». Она посмотрела на окна, и ей показалось — или вспомнилось? — что окна кода-то были огромные, а сейчас пыльные, засиженные мухами небольшие застеклённые квадратики. «Я правда здесь живу?» Она открыла двери дубового гардероба — одни чёрные платья. «Никогда не любила чёрную одежду». Она подумала. «Нет, любила». Она увидела дверь в ванную, на изнурённом испуганном лице исказилась злобная ухмылка.
— Я знаю, вы здесь. Ведь правда… вы здесь, — произнесла она охрипшим голосом. — Убивай своих детей, если те начали прорицать… Глупых детей надо бить розгами… палкой. Именно таким образом вы спасёте их от преисподней.
Перед тем как подойти, она опустилась на стул передохнуть — слишком тяжело даются движения. «Наверное, нужно покушать».
Заливистый детский смех она услышала, она даже не знает, было ли это когда-то и заплакала. И рассмеялась. А потом застыла и просидела, не шелохнувшись несколько часов.
Встрепенувшись и выпучив безумные глаза, Римма крикнула:
— Я же так могу забыть! Я же так могу забыть. Нужно сделать узелок на память. Чтобы вспомнить… — Она прошла на кухню, погремела в ящиках. — Вот он… мой прекрасный. — Она обнюхала сталь широченного мясного ножа, положила ладонь на кухонную доску и рубанула. Мизинец отлетел и угодил в миску для собаки. Римма подобрала отрубленный палец и зажала в кулаке. — Вот теперь не забуду. — Она застыла, силясь вспомнить, что она должна не забыть. Скинула с ладони текущую кровь на стену и подошла к ванной комнате. Дверь, скрипнув, открылась под неполноценной ладонью.
Больше половина ванны набита мёртвыми младенцами с полностью содранной кожей и залитые багровой водой, словно кровавой подливой.
— Вот вы мои хорошие. — Она сходила на кухню и вернулась с половником. Черпнула воду и попробовала на вкус. — Соли не хватает. — Она принесла целую пачку и размашисто посыпала. Потом промешала и снова оценила вкус. — Всё равно мало. Но пусть подкиснут, после, если нужно, подсыплю ещё. — Римма положила половник на табурет, взяла с тумбочки до дыр потёртую библию, и счастливая уселась на старый пуф перед зеркалом в комнате. Ждать.
— Больных людей следует изгонять и оставлять умирать в одиночестве.
3
Потап не стал приглашать Богдана и Павла домой — не желал показывать пьяную Анжелу. Утром перед выходом из дома он заказал два столика в ресторане на десять человек. Павел отказался, сослался на больную жену, прошёлся фотоаппаратом по всей территории, заснял каждый уголок, сказал вряд ли когда ещё сюда заглянет: это место будоражит неприятные воспоминания. Потап не стал спрашивать, какие воспоминания, проводил подозрительного Павла до машины. Они без слов распрощались, какая-то недосказанность сквозила в их молчании. Потап проводил глазами автомобиль и задумчивый вернулся к Богдану, который сидел на низкой стенке ротонды и рассматривал фотографию, зажатую в ладони.
— Рассматриваешь ту девочку, про какую утром говорил? — Потап вытянул карточку из цепких пальцев друга и пристально всмотрелся. — Это Туф? А как зовут?
— Туф.
— И всё? Негусто. Вечером заеду в контору и посмотрю по базам. Если хоть раз засветилась в соцсетях — отыщем.
— Только с фото осторожней. Лежала в книге, а потрепалось, будто тёр ладонями, чтобы зад подтереть.
Потап вложил фотографию в портмоне вместе с купюрами. Сквозь окошко отделения на глаза попался листок с номером домашнего телефона старого дома Даниила. «Я и забыл. Возможно, Даня там. Но, где находится дом? Никогда там не был. Заодно в офисе пробью адрес по номеру».
До ресторана друзья добирались каждый в своей машине, и чтобы не получилось, как с Данилой — один другого не ждал, Потап вёл автомобиль след в след за машиной Бориса, как телохранитель, не давая никому вклиниться. В последнее время приходится верить в странные совпадения и некоторые приметы.
На входе ресторана их встретила учтивая хостес в белой блузке, поверх атласный чёрный пиджак, светло-русые волосы затянуты в длинный хвост, очаровательная улыбка и сияющие синие глаза.
— Новенькая? — спросил Богдан. Достал две стодолларовые бумажки и сунул девушке в кармашек на груди. — За лицо. Таким смело можно торговать по миру как из телевизора.
Хостес поблагодарила и, продолжая улыбаться, повела к столикам, на которые указал Потап. Они прошли стеклянный пол, под которым водили хвостами медлительные красные рыбы. Перешли горбатый мостик — вода шумным ручьём протекала от левой стены и исчезала под правой. В зале половина столиков пустовала, но с правой стороны, где назначено им отобедать, сидело четверо мужчин спортивного телосложения. Потап невольно замедлил шаг, опасливо осмотрелся — нет ли поблизости стрелка из бара. Всё начинается как там — вода, рыбы, бугристые качки. Но как только Богдан и Потап сели за столик, а хостес предложила меню, спортсмены встали, гремя стульями, и, весело гогоча, направились к выходу. Потап с облегчением вздохнул, взял с бардовой скатерти кожаную папку и открыл.
— Вы пока выбирайте, сейчас подойдёт официантка, — сказала хостес, собралась развернуться, чтобы уйти, но Богдан ухватил её за ладонь.
— Ты не Алиса из зазеркалья?
— Алиса.
Богдан, не веря удачи, вскинул брови, даже Потап положил меню и удивлённо взглянул поверх очков.
— На полном серьёзе тебя зовут Алиса? — переспросил Богдан, достал из кошелька двести долларов и сунул в ладонь красавице.
— Алиса. — Хостес не удержала улыбку и рассмеялась, возведя глаза к потолку. — Да, Алиса. Наверное, это неслучайность, а чьи-то намерения свыше… то, что так случайно угадали.
— А… — Богдан пропустил сказанное мимо ушей. — Алиса не хочет помять головушкой подушки в моей спальне вместо жены?
Хостес покраснела, кинула смущённый взгляд на Потапа, нервно поводила губами и ответила:
