Кенрит в своём человеческом обличье. Из его груди торчала стрела, а сюрко был покрыт кровавыми пятнами.
Роуэн упала на колени, захлёбываясь слезами. Уилл был слишком потрясён, чтобы двигаться.
— Я ведь до последнего в это не верила, — хриплым голосом произнесла Линден. — Не хотела верить.
— Что он мёртв? — спросила Эловен будничным тоном, от беззаботной отрешённости которого Уиллу захотелось кричать, но его голос пропал. Почему всё это время его мать сидела так спокойно? Почему она так быстро перестала возражать? Если бы только они с Роуэн нашли оленя раньше! Как же это могло случиться? Неужели всё это — правда?
— Я не хотела верить, что, когда найду его после долгих месяцев разлуки, он будет жить в хижине среди Дебрей вместе с женщиной, ждущей от него ребёнка. Неужели тайны, что мы доверили друг другу, ничего не значили? Неужели подвиг, трудности которого мы делили поровну, виделся ему настолько бессмысленным, что он готов был предать Королевство?
— А, так ты говоришь о ваших странствиях, когда вы оба были молоды. Да, как-то раз он пропал на долгое время. Поговаривали даже, что он погиб.
— Ведьма опоила его приворотным зельем, похитив его разум и его сердце.
— Вот почему ни в коем случае нельзя есть пищу, выращенную или приготовленную в Дебрях, — сказала Эловен, укоризненно покачав головой. — Ему следовало быть осмотрительнее. Да ещё и эта беременность!
— Что вы такое говорите? — возмутилась Роуэн. — Всем известно, что наша родная мать трагически погибла в Дебрях.
Она взглянула на череп, в глазнице которого застрял заветный меч, и её глаза расширились. В ужасе она стиснула ладонь Уилла, едва не сломав ему при этом пальцы. Он тяжело дышал, внезапно почувствовав себя таким запыхавшимся, словно много лиг пробежал по дороге, неумолимо ведущей к краю пропасти.
Линден поднялась на ноги, заметно медленнее, чем сделала бы это в те времена, когда была юным и лихим рыцарем. Груз прожитых лет, заботы о детях и власти наделил её величественной гордой осанкой, но взамен отнял часть её знаменитой ловкости и проворства. Она повернулась к ведру, висящему над колодцем, и крепко взялась за рукоять меча. Натужно крякнув, она извлекла клинок из глазницы черепа, который соскользнул с лезвия и упал в ствол колодца. Уилл и Роуэн невольно перегнулись через край, чтобы заглянуть внутрь. Колодец был совершенно сухим и всего около трёх ярдов глубиной. На дне покоился изломанный скелет.
Королева вытянула руку, указав на хижину остриём меча. — Сказительница, будь добра, предай её огню. Я пыталась сжечь её в тот день, когда нашла его, но не смогла, потому что ведьмин сглаз защищает себя и после смерти, как все мы убедились сегодня. Твоя же магия просачивается сквозь любые заклинания, даже те, что направлены против тебя.
— Что верно, то верно. К счастью для всех нас, в детстве на меня наложили проклятье, разрушающее чары. Оно должно было лишить меня моей магии, сделав меня слабой и уязвимой. Вместо этого оно помогло мне стать той сказительницей, которой я являюсь сейчас. Никакая магия не липнет ко мне, поэтому я могу спокойно бродить по Дебрям, зная, что большинство сглазов и заклятий на меня не подействует, во всяком случае, надолго. Если бы не это, я могла бы остаться орлом до конца своих дней! До чего же непредсказуемой порой бывает наша жизнь.
Яркий сноп искр в сопровождении громких хлопков озарил хижину изнутри. В один миг всю постройку охватило потрескивающее яростное пламя. Из колодца слабой струйкой потянулся чёрный дым. Он принял облик миловидной женщины с длинными светлыми волосами, распахнувшей приветливые объятия. Линден зашипела сквозь зубы, и её лицо исказилось застарелой ненавистью. Но дым недолго сохранял свои очертания. Он рассеялся клубящимися прядями и принялся неистово кружить вокруг хижины, как будто в отчаянии пытался потушить огонь.
У Линден дрожали губы, когда она отвернулась от хижины, сгорающей в бессильной злобе. Она держала меч над белокурой головой Альгена, но обращалась к своим детям.
— В тот день, когда я нашла вашего отца на этой поляне, он шёл с ведром к колодцу. Он не признал моего лица и не вспомнил моего имени. И тогда я поцеловала его. Я действительно любила его, достаточно сильно для того, чтобы отложить свои притязания на Высший трон ради его поисков, когда он пропал так надолго. Его или его останков. Я просто хотела знать.
Она поджала губы, борясь с нахлынувшими воспоминаниями.
— Мой поцелуй привёл его в чувства. Он понял, что провёл год в рабстве у ведьмы. Ведро, которое он нёс, было омыто кровью его собственных новорождённых детей. Вас родила ведьма, Роуэн и Уилл. Ведьма, которая хотела ребёнка лишь потому, что жаждала невинной крови, чтобы сварить эликсир, способный продлить ей жизнь. Когда я нашла вас, вы оба были мертвы, без единой капли крови, которую она намеревалась хранить в колодце и пить из него, как из источника бессмертия.
— Но… как мы могли быть мертвы? — прошептал Уилл. Его лицо было мокрым от пота. Помутневшим взором он уставился на свои ладони. Это были живые, настоящие ладони, с мозолями от постоянных тренировок и шрамом на его слегка погнутом правом мизинце, который он однажды прищемил дверью.
Роуэн ничего не сказала. Прижав кулаки ко рту, она в ужасе смотрела на свою живую мать и мёртвого отца.
— Никто не может завоевать все пять рыцарских титулов, не умерев хотя бы раз. Зверь Рыкающий это понимает. Лишь ему под силу выковать меч, способный воскресить своего владельца. Избранным для королевского подвига даруется одна жизнь. И я отдала жизнь в своём мече, чтобы исцелить вас обоих.
— Если ты отдала жизнь нам, выходит, поэтому ты не стала Верховной королевой?
Линден провела пальцами по щеке Роуэн. — Моя дорогая доченька, я не могла поступить иначе.
— А что случилось с ведьмой? — мрачно спросил Уилл.
Дыхание матери стало медленным, резким и неровным.
— Она повесила его меч над очагом, должно быть, в качестве презрительной насмешки. Когда он пришёл в себя, он зарубил её и швырнул вместе с мечом в колодец. Сознаюсь, в тот день его рассудок помутился от стыда и гнева. Он забрал мой меч и поскакал в Дебри. В своём безумии он не заботился о том, что может умереть без надежды на воскрешение. Он желал лишь восстановить своё доброе имя, ибо ему казалось,
