А когда Голден ушел по каким-то своим делам, она отыскала сына в комнатке счетовода, где он просматривал гроссбухи – длинные-предлинные списки наименований товаров и чисел, дебет и кредит, доходы и расходы…
– Ди, – окликнула она его, и он поднял голову. Лицо у Диаманта все еще было по-детски округлым, и нежная кожа напоминала персик, но черты стали куда более резкими, а глаза – очень грустными.
– Я совсем не хотел обижать отца, – сказал он.
– Если он хочет устроить пир, он его все равно устроит, – сказала Тьюли. Голоса у них сейчас были очень похожи: оба довольно высокие, но звучавшие приглушенно и сдержанно. Она присела на табуретку рядом с его конторкой.
– Я не могу… – сказал он и вдруг замолк. Потом договорил: – Я действительно не хочу устраивать никаких танцев, мама!
– Отец устраивает не танцы, а смотрины, – суховато пояснила Тьюли, любовно поглядывая на сына.
– Мне нет до этого никакого дела.
– Я знаю.
– Дело в том…
– Все дело в музыке, – договорила она за него.
Диамант кивнул.
– Но, сынок, нет ни малейшей причины, – она вдруг заговорила громко и страстно, – ни малейшей, понимаешь, отказываться от того, что ты любишь!
Он взял ее руку и поцеловал.
– Нельзя смешивать такие разные вещи, – сказал он. – Надо бы, но не получается. Я сам к этому выводу пришел. Когда я ушел от Мастера Хемлока, то думал, что смогу и это, и то, и другое… Понимаешь? Смогу одновременно заниматься магией и музыкой, быть отцу хорошим подспорьем и любить Розу… Но из этого ничего не получилось. Нет, нельзя все-таки смешивать такие разные вещи.
– Можно, можно! – воскликнула Тьюли. – Все на свете связано, перемешано…
– Может быть, ты и права – но это для женщин! А я мужчина… И я не могу быть двоедушным, мама!
– Двоедушным? Ты? Ты же отказался от магии, понимая, что если не откажешься, то предашь ее!
Он слушал ее, явно потрясенный тем, как глубоко и хорошо она знает его душу, и возражать не стал.
– Но почему, – спросила его мать, – почему ты отказался от музыки? Этого я понять не могу!
– Я должен иметь только одну душу. Я не могу играть на арфе и одновременно заключать сделки или торговаться, покупая новую партию мулов. Я не могу сочинять баллады и одновременно подсчитывать, сколько мы должны заплатить сборщикам каштанов, чтобы их не переманил Лоубау! – Его голос слегка дрожал, а глаза уже не были так печальны: в них горел гнев.
– Выходит, ты сам себя околдовал, – сказала Тьюли. – В точности как тот твой волшебник, когда наложил на тебя заклятие, чтобы тебя «обезопасить», чтобы ты вечно жил среди торговцев мулами, сборщиков каштанов и тому подобных людей. – Она с такой презрительной яростью стукнула кулаком по толстому гроссбуху, полному сведений о товарах и платежах, точно хотела разбить его вдребезги. – Ты наложил на себя заклятие вечного молчания, сынок, – с горечью проговорила она.
Диамант долго молчал, потом спросил:
– А как еще я мог бы поступить?
– Не знаю, дорогой. Я ведь тоже хочу, чтобы ты жил счастливо и в полном довольстве. И я очень хочу видеть твоего отца счастливым и гордым тобой. Но я не могу спокойно смотреть в твои бесконечно тоскливые глаза! В твои покорные глаза! Ты что же, совсем лишился гордости? Не знаю… Возможно, ты и прав. Возможно, для мужчины всегда есть только один путь. Но мне так не хватает твоих песен!
И Тьюли заплакала. Он обнял ее, а она гладила его по густым блестящим волосам и просила прощения за свои жестокие слова, и он еще крепче обнимал ее, целовал и все повторял, что она самая лучшая, самая добрая мать в мире. Наконец Тьюли собралась уходить, но на пороге обернулась и сказала:
– Пусть уж он устроит этот пир, хорошо, Ди? И постарайся хоть немного тоже повеселиться, позволь себе это.
– Хорошо, – сказал он, желая ее утешить.
Голден заказал огромное количество пива, разных угощений, всякие фейерверки, но музыкантов Диамант решил пригласить сам.
– Ну, разумеется, мы придем! – сказал ему Тарри. – Такой отличный повод! Грех его пропустить. Да любой флейтист сразу сюда прибежит, узнав, что твой отец пир устраивает!
– Хорошо. Можешь передать всем своим музыкантам, что заплатят им, как полагается.
– Ох, да они ради одной славы на таком пиру играть готовы! – сказал арфист Тарри, аккуратный длиннолицый мужчина лет сорока с бельмом на глазу. – Может, ты и сам с нами разок сыграешь, а? У тебя здорово получалось, пока ты выколачиванием денег не занялся. И голос у тебя тоже был неплохой. Над ним бы еще немного поработать, и отлично бы вышло.
– Сомневаюсь, – сказал Диамант.
– А эта девчонка, что тебе нравилась, дочка той ведьмы, Роза, тоже ведь где-то в наших краях скитается. Я слыхал, она с Лабби сбежала. Ну так Лабби, конечно, тоже заявится. И она с ним.
– Вот и увидимся, – сказал равнодушным тоном Диамант и пошел прочь, огромный, красивый и ко всему безразличный.
– Ишь ты, зазнался как! Не может просто так постоять да поговорить с человеком, – проворчал Тарри. – А ведь это я его всему учил! И на арфе играть, и вообще! Да разве старая дружба для богатых что-нибудь значит?
Подковырки Тарри сильно задели Диаманта, а мысль о грядущем пире угнетала так, что он в итоге совершенно утратил аппетит и даже обрадовался, надеясь, что заболел и не сможет присутствовать на празднике. Но в назначенный день он все же туда явился. Не такой, правда, радостный, как его отец, но все же улыбался и даже танцевал. Там собрались многочисленные друзья его детства; половина из них уже успела пережениться, но все же хватало и милующихся парочек, флирта и всего такого прочего. Стайки хорошеньких девушек так и вились вокруг красавца Диаманта, и он, выпив немало отличного пива, сваренного знаменитым Гэджем, обнаружил, что вполне способен и музыку слушать, и под эту музыку танцевать, и болтать и смеяться с хорошенькими девушками. Он танцевал с ними со всеми по очереди, а потом снова и снова – с той, которая успевала «вовремя подвернуться», и, надо сказать, каждая старалась как-нибудь невзначай это сделать.
Это был самый лучший из всех пиров, какие когда-либо давал Голден. На площадке для танцев, устроенной чуть поодаль от его дома, вовсю веселилась молодежь, а на городской площади был раскинут шатер, где люди постарше могли спокойно посидеть, выпить, закусить и вдоволь посплетничать. Все дети получили в подарок новое платье и тоже были очень довольны, тем более что жонглеры и кукольники – некоторые из них были наняты специально, а некоторые пришли сами, чтобы по возможности получить и свою долю мелких монет и бесплатного угощения, – устроили отличное представление. Любой праздник всегда привлекает странствующих лицедеев и музыкантов; это их хлеб, и им, даже если никто их специально и не приглашает, всегда рады. Чуть поодаль, под большим дубом бродячий сказитель монотонно и нараспев под заунывные звуки волынки исполнял «Подвиг Повелителя Драконов» для довольно большой группы особых любителей старинных героических песен. Когда оркестр Тарри, состоявший из арфиста, флейтиста, скрипача и барабанщика, сделал перерыв, чтобы закусить и освежиться напитками, их место заняла какая-то новая группа музыкантов.
