— Не жилец, — сказал он твердо. — Как он еще двигаться мог? А ведь и дрался! Ключица разрублена, жилы перерезаны. Одержимый. А жаль. Был бы нормальным, успели бы спасти. Ваша очередь, отец Франциск. Я пойду, гляну на второго. Хоть и мерзавец, а все ж живой человек.
Он вышел из круга, оставив умирающего на попечение епископа, не чувствуя на себе вовсе не смиренный — и даже не просто укоряющий — взгляд священника. Но не таков был Франциск, чтобы сдаться без борьбы. Ох, правду говорили ему в семинарии — не священником следовало ему стать, а солдатом. В крайнем случае, стоило вступить в рыцарский орден монахов-воинов.
— Принеси из моей кареты саквояж, — скомандовал он белобрысому задире, хозяину палаша, потом крикнул: — Ларс!
Камердинер князя пробился поближе.
— Бери вторую лошадь и влет за Махмудом! Я сам привезу князя домой.
Ларс исчез. Из поданного саквояжа, к немалому изумлению толпы, священник извлек вовсе не томик Писания, а бинты.
Почти двадцать лет назад, будучи совсем молодым, он воспользовался случившимся при странных обстоятельствах знакомством со старым арабским врачом. И, хоть был Махмуд поклонником Инлаха, а Хироса лишь среди Высших ангелов числил, твердо помнил отец Франциск: спасает тот людей, не заботясь об их вере. Лечил тела, а спасение душ полагал делом церковным. Врач вовсе не удивился, когда молодой священник пришел к нему учиться — разглядел под рясой любознательную натуру ученого, такую же, как у него самого. Всеми знаниями делиться не стал — ни к чему, показал лишь то, с чем чаще всего приходится сталкиваться. Так и стал отец Франциск не только смиренным церковником, но и неплохим костоправом. При случае мог и руку или ногу отнять, гнойник вскрыть, а то и роды принять. Сильно ему те умения пригодились во время путешествий по провинции… С тех пор и возил в саквояже бинты рядом с Писанием, твердо веря: добрый пастух не только на путь истинный своих овец выведет, но и вправит вывихнутую ногу. Лечение тела угодно Хиросу не менее забот о спасении духа.
И теперь он смело взялся за дело, признанное достойным лекарем совершенно безнадежным. Памятуя наставления Махмуда, свел вместе концы сломанных костей и накрепко примотал правую руку князя к туловищу. Белобрысый задира вертелся тут же, не спрашивая лишнего, а просто облегчая работу священника. Приподнимал раненого, когда нужно, придерживал голову князя, а затем помог перенести его в епископскую карету. И, как само собой разумеющееся, полез внутрь вместе со священником.
Рессоры были приличными, да и дорога не летняя — снег забил выбоины, сгладил рытвины, поэтому тряска внутри кареты почти не ощущалась. Отец Франциск поддерживал князя за плечи, помощник — за ноги, и таким образом они добились, что раненый лежал, практически полностью выпрямившись. Временами епископ бормотал себе под нос:
— Держись, мой мальчик… Все будет хорошо, Хирос милостив к тебе. Только не умирай… — затем сообразил, что не знает своего помощника. — Простите, сын мой, не напомните ваше имя?
Тот усмехнулся:
— Мы, отец, не знакомы. Меня зовут Иоган Ладенгир, вольный барон дель Рагервик. Левобережная провинция.
Отец Франциск хорошо владел собой, но и ему немалым усилием удалось подавить судорожное изумление. Только Ладенгира здесь и не хватало! За этим кланом сквозь века тянулась слава неотразимых убийц и непримиримых мятежников; отец Франциск много слышал о них, ибо Ладенгиры издревле были надежнейшими союзниками Хайрегардов. И бунтовали, к слову, обычно вместе.
И еще они были единственным кланом Аллантиды, состоявшим не из людей, а из тарнидов. Рослых, беловолосых, синеглазых тарнидов, носивших на правой ладони под перчаткой Метку Хаоса.
— Мне раньше казалось, что Ладенгиры практически вымерли, как и другие тарниды, — осторожно произнес отец Франциск.
Барон поморщился:
— Не. В трех последних мятежах мы потеряли почти всю знать, это да. Но вырезать Ладенгиров Эстиварам не удалось и никогда не удастся. А знать заново воспитаем и обучим.
— А какими судьбами в Сарграде?
— Да я, строго говоря, местный. Отец тут в армии служил, а мать из Глэннардов, на Варяжке у нас маленькое поместье было. Потом бабка Рагервик на меня переписала, туда перебрались. А сейчас дядю по матери навещаю. Он бездетный, и намекнул, что может оставить землю мне. Вот я и оказался здесь.
— Значит, за наследством приехали?
— За чем же еще? Так бы и с места не сдвинулся, дома дел хватает.
— Серьезный человек, а на поединок глазеть пошел, — упрекнул священник.
— И что с того, что серьезный? Не живой из-за этого, что ли? Из любопытства пошел. Вчера в кабаке сидел, мне все уши прожужжали, как будто битва богов намечается, — барон скривился от презрения. — Да дурь все это… Дуэль до первой крови, до второй, турниры эти идиотские. Пожили бы с месяц на Итоне — всю блажь выбило бы. Там набеги постоянные. Я в Рагервик приехал когда, мне четыре было, и бабка первым делом сказала: "Учись стрелять". И учился, хотя кочевникам Марейор — это замок мой — не взять в жизни. Пять лет в армии служил, как простой, на границе. Зато сейчас я лучший лучник не только в Рагервике, мне мало соперников во всем Левобережье отыщется. С палашом не расстаюсь, все эти пушки современные освоил… Стреляю вообще из всего. Из лука, из арбалета, из пистолета… — Сказал почти с вызовом: — Простите, забыл, что пистолеты и ружья Церковью запрещены. Вроде как от дьявола они.
— Только не говорите, сын мой, что Ладенгир внимателен к запретам Церкви, — парировал отец Франциск.
— Ну, оно, конечно, да… Хотя не ко всем запретам. А кстати, отец, почему пистолеты запретили? Устаан их не изобретал, я точно знаю. И даже Устанары тут ни при чем. Человек их придумал, самый что ни на есть обычный человечек.
— Да потому, — вздохнул Франциск, — что зла в них много. Из лука так легко не убьешь. Тут долгое обучение нужно, а любое обучение неотделимо от воспитания духа. А какое обучение с этими пистолетами? Стрелять из них проще, убивать проще. В руку попал, пол-руки оторвало! Вот тебе и калека. Это если рана не загноится. Если загноится, так и помрет человек. Из лука или арбалета — так и ничего, выжил бы, а из пистолета — умрет. Надо бы и пушки запретить, вот только поздно Церковь спохватилась. Надо все запрещать, что облегчает убийство.
— Понятно… — протянул барон. — Если так, то вы, конечно, правы. Хотя у пистолета дальность никакая, они только в упор страшны. С другой стороны, слабаки да трусы и бьют в упор. Не фига им жизнь облегчать… А мне наплевать, я и голыми руками кого хошь уделаю так, что мало не покажется! — Усмехнулся победоносно: — Я, отец, все-таки атаман Левобережного казачьего войска. У меня лет с десяти ни одного года не было, чтоб меня не зашивали, а моих врагов не хоронили.
