Евлалия тоже за последние дни стала жестче, суровее, как заметил Конан. Она была одета для быстрой скачки. Лицо уже не было напудрено, оно стало загорелым и обветренным. И ей это нравилось. Твердые нотки в голосе, все ее движения – все в ней выдавало ее радость.
– Дело мятежа становится все сильнее, – заключила она. – Чего бароны и землевладельцы не стерпели бы от самого короля Страбонуса, того они тем более не станут терпеть от этого жалкого королишки, от принца,
– А что с этим колдуном? – спросил Виллеза. – Что, Агохоф не может расправиться со смутьянами?
Стефани наклонился вперед, чтобы ответить:
– Ивор не позволяет ему развернуться. Я думаю, он опасается, что колдовство, употребленное в самом сердце провинции, только раздует пламя мятежа, настроив людей против принца. – Барон нахмурился. – Меня беспокоит, что Ивор может натравить колдуна на мои владения или на владения кого-нибудь из крупных аристократов, живущих на окраине, чтобы на нашем примере дать урок всем остальным. Мы должны нанести упреждающий удар, пока еще не поздно.
– Подожди!… – На этот раз в разговор вступил Аки Вадсай. – Мы разве встретились для того, чтобы говорить об атаке? Уверен, совесть не остановит Ивора, когда он вздумает натравить на нас колдуна. Как только мы встанем у него на пути, Агохоф будет спущен на нас точно цепная собака. Ивор только и ждет, чтобы мы высунулись.
Конан решительно хлопнул себя по колену и встал. Он вышел вперед, гневно обведя собравшихся глазами.
– Хватит болтать об этом недоноске Агохофе! Я сам с ним разделаюсь! Клянусь Кромом!
И снова поглядел на своих товарищей. Никто не собирался ему перечить. Его взгляд задержался на Аки Вадсае, который слегка поклонился, как бы выступая свидетелем его клятвы и принимая ее. Конан нетерпеливо пожал плечами:
– Давайте спланируем атаку. Нечего тут медлить. А то еще немного – и мои люди станут неуправляемыми.
Немного позднее, во время перерыва, Конан пошел к монолитам. Известие о смерти Гандара, похоже, произвело мало впечатления на наемников. Целая орда буйных голов шумно пыталась выкопать каменные колонны, используя для этого древки копий. Они предполагали, что под монолитами скрыто сокровище. Их предводитель Павло стоял на более маленьком камне, высота которого была в три человеческих роста. Оттуда он азартно руководил всей сворой, пытавшейся, обвязав вертикально торчащий монолит веревками, повалить его набок.
– Прекратить! – заревел Конан. – Ты, аргосиец, слезай оттуда! Хватит придуриваться!
Он прошел сквозь толпу людей, которые шарахались от него в стороны.
– Идите собирать монатки, псы войны! На рассвете выступаем.
ГОРНЫЕ РАЗБОЙНИКИ
Дикие горцы прискакали ночью. Холодно горели над ними звезды. К глухому стуку копыт примешивалось звяканье уздечек, резкие звуки варварской речи. Вдали мужские голоса звучали в унисон, слаженно распевая песни, сложенные харангиискими племенами еще в те достопамятные дни, когда, согласно легендам, они безраздельно властвовали на широких равнинах Востока.
Конан направил свою лошадь, ориентируясь по звуку, потому что он мог едва лишь различать очертания вооруженных всадников или сверкание звездного света на их остроконечных шлемах или обитых металлом щитах. Мысленно он прикинул направление движения орды по положению звезд и успокоился. Их вожди, должно быть, пользовались тем же самым методом, ибо из всей сотни харангийских всадников только один нес пылающий факел. То и дело Конан видел этот огонь, а потом опять терял его из виду за склонами гор. Иногда видел Конан и их штандарт – череп и рога оленя, обитые бронзой.
Это была долгая скачка во главе армии наемников по горам. Затем Конан оставил своих людей и вместе с разбойниками-горцами вырвался по ущельям на открытую, незащищенную местность. Харангийцы за день проходили огромные расстояния, двигаясь с молниеносной скоростью. В темноте они неслись подобно бесформенным духам, что устремляются на жертву в мрачных глубинах ночи. Конан дважды менял коней. Маленькая горная лошадка с трудом тащила на себе тяжесть веса варвара. Так продолжалось какое-то время, а теперь снова в предвкушении битвы он пересел на своего могучего черного скакуна.
Далеко впереди возникло какое-то беспокойство. Спустя секунду Конан разглядел и источник тревоги – одинокий всадник несся на цепь, глядя на горящий факел. По обе стороны от факелоносца ехали харангийские вожди.
– Хайя!
Вождь Харанги, который гнал свою лошадь рядом с Конаном, дернул поводья и тоже устремился в сторону факела. Движением руки он указал своим людям, чтобы те оставались на левом фланге. Конан оторвался от них и поскакал рядом с горцами. Без труда его могучий жеребец обошел более маленьких коньков горцев.
– Что случилось, Хваг с Красных Утесов? Неужели ваша разведка обнаружила вражеские посты? – Конан уже сносно изъяснялся на суровом харангийском диалекте, с которым имел возможность познакомиться в последние дни.
Но горец даже не повернулся.
– Зачем тебе это знать, чужеземец?
– Я здесь для того, чтобы удостовериться в том, что твои дикие волки хватают ту добычу, что нужно.
Конан замолк и насторожил уши, вылавливая смысл фраз, которыми обменивались вожди.
– В самом деле? – фыркнул Хваг с издевкой в голосе. Он и не скрывал своей неприязни. – Я думал, что ты просто гусак, которого гонят вместе с армией, чтобы защитить нас от предательства твоих кофийских друзей.
Конан нахмурился:
– Гм. Это тоже возможно. Долго ли коротко ли, но я вас покину, чтобы присоединиться к атаке мятежников… и уладить еще кое-какие дела.
Харангиец бросил подозрительный взгляд на киммерийца в желтом свете факела.
– Это решат мои вожди. Без их согласия тебе отсюда дороги нет.
Затем внимание Конана вновь переключилось на разговор вождей.
Вожди выкрикивали приказы гетманам. Конан изо всех сил пытался уловить хотя бы примерный смысл. Но долго гадать ему не пришлось. Внезапно Хваг и все остальные разразились воплем, который стремительно разнесся по рядам, повторяясь многократно, усиленный сотнями голосов:
– ВИРИДИЯ! Вперед!
Тысяча глоток исторгала этот крик. Масса всадников начала стремительно набирать скорость. Сперва они перешли на быструю рысь, так что жеребец Конана легко шел с ними в ногу. Гремящие копыта и вопли человеческих глоток сливались в единый оглушительный шум. Затем кони пустились вскачь. Воздух дрожал, гремел истошными дикарскими воплями и яростной музыкой конского топота. И вот орда со страшным грохотом перешла в безумный галоп по бездорожью.
