Они спустились в деревушку и отыскали большой дом рядом с висящим на столбе зеленым кустом.
— Куст подсох, — заметил Род, критически разглядывая его. — Значит, есть старый эль.
Ты мне сам говорил, что старый эль лучше, — напомнил Магнус. — Пошли, папа, по крайней мере, сегодня нам не придется готовить.
Ты уже жалуешься? — спросила Гвен, когда она заходили.
— Нет, это ты жаловалась, — сказала Корделия.
— Неужели пожалеешь, что не нужно заниматься готовкой у костра?
— Ну, это я легко перенесу, — согласилась Гвен.
Они сели за стол. Хозяин посмотрел на них.
Потом снова посмотрел — удивленно.
— Добрый вечер, джентльмены и леди!
— Мы просто путешествуем, — заверил его Род.
— Я не возражал бы против бутылки эля, хозяин. А ужин есть?
— Конечно, милорд. Тимон, быстрее!
Из задней комнаты выскочил неуклюжий долговязый подросток, увидел Гэллоугласов и приветливо улыбнулся. Потом заметил Корделию, и улыбка его стала еще шире. Девушка улыбнулась ему в ответ и немного ожила, а Магнус откашлялся.
— Здравствуй, добрый человек!
— И тебе того же, — Тимон оторвал взгляд от Корделии и повернулся к хозяину. — Что прикажешь, батя?
— Эля, парень, и побыстрее, для всех этих добрых людей!
— Только для двоих, — вмешалась Гвен. — А для остальных не найдется ли чистой воды?
— Да-да, разумеется. И это тоже, парень.
— Как скажешь, батя, — Тимон повернулся и исчез в задней комнате.
— А что такое «батя»? — с улыбкой спросил Магнус. — Что это значит?
— Это просто еще одна замена слова «отец» — я-то думал, что этим словом пользуются только малыши. Вы четверо предпочли «папу».
— Больше не буду! Не стану тебя разочаровывать! Отныне только батя! Ох, нет! — Магнус не смог сдержать смех.
Род нахмурился и повернулся к Гвен.
— Что за шутка?
— Не понимаю, — ответила она. — Может быть, все дело в том, что они раньше не слышали такое слово.
Остальные дети заразились настроением Магнуса и все заулыбались.
Вернулся Тимон с подносом. Перед каждым поставил кувшин, говоря:
— К сожалению, сегодня нет ничего, кроме жаркого, милорд, миледи. Мы не знали, что вы придете.
— Не сомневаюсь, что ваше жаркое нам подойдет, — заверила его Гвен. — И принеси хлеба.
— О, конечно!
Магнус, улыбаясь, спросил:
— А как ты выносишь этот шум?
— Шум? — Тимон наклонил голову, прислушиваясь. — А-а, ты о музыке камней? Она еще играет, верно?
Корделия удивленно смотрела на него.
— Ты ее не замечаешь? Тимон пожал плечами.
— Месяц назад мы все наше время проводили в плясках под нее на лугах, но постепенно она становится все меньше заметной.
— Тимон!
— Иду, батя! — он улыбнулся Гэллоугласам. — Я посмотрю, готово ли ваше жаркое, — и опять ускользнул во внутреннюю дверь.
— Так вот оно что, — задумчиво проговорил Магнус.
— Как они смогли перестать замечать музыку? — удивилась Корделия.
Джеффри пожал плечами.
— Она становится слишком привычной. Мы больше ценим то, что нам незнакомо. Но все равно мне трудно поверить: она слишком громкая.
«Помехи можно игнорировать на любом уровне, — прозвучал у них в головах голос Фесса, — когда люди перенасыщены. Некоторые ученые утверждают, что мозг защищается, становясь немым, когда он перегружен. Он блокирует раздражающие факторы».
Магнус нахмурился.
— Ну, вот еще. Это же музыка, а не раздражение!
«Все, что угодно, в слишком большом количестве может раздражать».
— Каждый из вас, — дипломатично напомнила Гвен, — в свое время поглотил слишком много сладостей.
Магнус покраснел, не желая вспоминать собственное детство, а Грегори выглядел виноватым.
«Отличный пример, — согласился Фесс, — если вы съедите слишком много пищи, какой бы вкусной она ни была, сам ее запах может вызвать у вас тошноту. Точно так же человеческий мозг создает защиту из немоты».
Джеффри неожиданно насторожился.
— Но защиту можно прорвать, Фесс.
— О, не будь глупым, — усмехнулась Корделия. — Как можно пробить стену из излишества?
«Можно, — вмешался Фесс, — переменив музыку, так, чтобы снова привлечь внимание».
Грегори спросил:
— А что это за перемена? Снаружи послышался вой.
Все удивленно переглянулись. Потом вскочили и повернулись к двери.
И вышли, отыскивая источник звука, потому что вой стих, но сменился грубым ритмичным скрипом, а под него началась песня:
Хлысты и цепи!
Удары дождем!
Кровавые полосы!
Безумный бич!
Дети стояли потрясенные, и Грегори спросил:
— Неужели это музыка?
«Возможно, вам понадобится пересмотреть определение — предположил Фесс.
— Это не может быть стихами, — сказала Гвен.
— Не знаю, — ответил Род, — хотя мне не нравится.
«Тут есть размер и ритм, — заметил Фесс. — Нужно как-то классифицировать».
— Но что за источник? — спросил Магнус. — Неужели камни теперь еще и поют?
С ощущением тошноты Род заметил, что молодежь деревни выглядывает из окон и дверей.
И вот на улице показались юноши и девушки с обнаженными спинами. Они двигались в такт ударам, делали три шага, а на четвертый счет били друг друга по спине бичами.
— Бичующиеся, — прошептал в ужасе Род. — Но почему? Здесь нет никакой чумы.[9]
— Это не раскаяние, супруг, — жестким голосом указала Гвен. — Прислушайся к их словам.
Род вслушался и не мог поверить, что эти слова доносятся от молодых людей, а не от камней, которые они понавешали вокруг своих шей.
Голод, похоть! Все это
Должно исчезнуть
Под ударами
Наших бичей!
Если спина избита,
Чувства сильнее!
Никто не удержит
Ни музыку,
Ни боль! Экстаз,
Пребудь со мной
В моей боли!
— Нет и нет! — голос Корделии дрожал. — Неужели они вправду говорят, что боль — это наслаждение?
— Говорят, — подтвердила Гвен, лицо ее стало напряженным и мрачным. — И уверяю тебя, дочь, более низкой лжи я не слышала!
— Но как музыка может лгать? — удивленно спросил Магнус.
— Камни сделаны кем-то, — ответил Род, — и этот кто-то вложил в них нужную ему ложь.
«Весьма вероятно, — согласился Фесс. — По крайней мере, я сомневаюсь в их программе».
— Кто-то растолкал их. Рот отшатнулся с гневным криком, потом шагнул вперед, положив руку на меч, — но тут его снова оттолкнули к стене, а хозяин протиснулся мимо с криком:
