Вот такая ошибка. Или нет. Когда я не могла присоединиться к ним, я играла на том месте, с которого они ушли. Одно местечко было у ручья, в зарослях стройных ив. В начале весны дети сплетали вместе маленькие деревца, и летом вырастали тенистые арки из веток и листьев. Это место стало их детским домиком, куда они приносили хлеб с маслом из кухни и ели на тарелках из больших листьев. Вместо кружек у них были длинные листья, способные удержать немного воды из ручья. Таффи был там лордом Таффи, а девочки — дамы с ожерельями из золотых одуванчиков и белых ромашек.
Как же мне хотелось присоединиться к ним в этой игре! Я думала, что кружевное розовое платье поможет мне войти в их круг. Этого не случилось. И в тот день я снова проследила за ними, и дождалась, пока их не позвали дела, прежде чем решилась. Я села на их земляное, покрытое мхом кресло. Я развернула веер из папоротника, который сделала Эльм. В углу домика они устроили небольшую лежанку из сосновых веток. День был теплый и солнечный, и я легла на нее. Солнце палило, но изогнутые ветви убежища пропускали только пятна света. Я закрыла глаза, смотрела на свет сквозь веки и вдыхала аромат отломанных веток и сладкий запах самой земли. Должно быть, я задремала. Когда я открыла глаза, было уже слишком поздно. Все трое стояли у входа, глядя на меня сверху вниз. Я медленно села. Стоявшие против солнца, они казались черными силуэтами. Я попыталась улыбнуться и не смогла. Я неподвижно сидела, глядя на них.
Затем, будто солнце вышло из-за облаков, я вспомнила этот день. Мне приснилось, что все множество вероятных путей расходится с этого места. Я не могла вспомнить, когда мне это снилось, но казалось, я должна была прийти к этому сну. Или мечте… или чему-то еще. Сон о перекрестке, о месте пересекающихся дорог, не двух, но тысяч. Я подтянула ноги под себя и медленно встала.
Я уже не видела детей через сны и тени вокруг них. Я пыталась изучить мириады путей. Один из них, я чувствовала, вел к тому, чего я так страстно желала. Но какой? Что я должна сделать, чтобы пойти по этому пути? Если я выберу неверный путь, я умру. Они начнут издеваться надо мной. Я буду кричать, прибежит мама. А потом…
Я не могла этого допустить. Я это понимала. Мне пришлось выбрать путь, где я пыталась что-то сказать, а они забрасывали меня насмешками. Наступил момент, когда я могла бы убежать, но я была слишком напугана, чтобы двигаться, и понимала, что только этот путь приведет меня к цели. Девушки схватили меня, их пальцы впивались в мои запястья, пока тонкая кожа не поддалась и не стала красной, а потом и белой. Они меня трясли, и голова моя болталась туда-сюда так, что в глазах рябило от вспышек света. Я попыталась заговорить, но получилось только бормотание. Они завизжали от смеха и стали передразнивать меня. Мои глаза наполнились слезами.
— Давай еще, Бии-ии. Покудахтай.
Надо мной возвышался Таффи, такой высокий, что ему пришлось присесть внутри домика. Я посмотрела на него и покачала головой.
Тогда Таффи ударил меня. Сильно. Один раз. А потом снова тряхнул меня в одну сторону и почти мгновенно — в другую, а я поняла, что так наказывала его мать, до звона в ушах. Когда соленая кровь залила мой рот, я поняла, что дело сделано. Я была на пути. А теперь пришло время освободиться и бежать, бежать, бежать, потому что с этой точки опять открывалось много троп, которые приводили к моему телу, распластанному на земле, сломанным дорогам, которые никто никогда не исправит. И поэтому я рывком освободила запястья, протиснулась между стволами ив и выбежала через лазейку, в которую ни один из них не пролез. Я побежала не к усадьбе, а в дикую часть леса. Через мгновение они погнались за мной. Они преследовали меня, но маленький человек может бежать в два раза быстрее и обходиться кроличьими и лисьими тропами. И когда дорожка привела в густой колючий терновник, я пролезла там, где они не смогли бы пройти, не порвав одежду и не поцарапавшись.
В середине тернового куста нашлось пустое место, заросшее мягкой травой и ежевикой, укрывшей меня. Я присела на корточки и застыла, дрожа от страха и боли. Я сделала это, но ох, какой ценой. Я слышала, как они кричали и хлестали ветки терновника палками. Как будто я была настолько глупа, чтобы оставить свое убежище! Они обзывали меня, но не могли меня разглядеть и даже не были уверены, что я все еще там. Я не издавала ни звука, просто открыла рот и запрокинула голову, чтобы остановить кровь. Во рту что-то порвалось, кусок кожи, который шел от внутренней части языка к нижней челюсти. Больно. Много крови.
Позже, когда они ушли, и я попыталась выплюнуть кровь, стало еще больнее. Мой язык теперь болтался во рту, как кусок кожи на старом ботинке. Когда день склонился к вечеру и тени удлинились, я выползла из своего колючего приюта. Я вернулась в поместье длинной петляющей тропинкой. Я остановилась у ручья и смыла кровь с губ. Когда я спустилась к столу, оба родителя пришли в ужас при виде моих растущих синяков на лице и заплывшего левого глаза. Мама спросила, как это случилось, но я только покачала головой и даже не попыталась заговорить. Поела я немного. Свободно болтающийся язык мешал мне. Дважды я укусила себя, после чего сдалась и сидела, глядя на недоступную еду. В течение следующих пяти дней мне трудно было есть, и язык ощущался как странный лоскут, болтающийся во рту.
И все же, все же это был путь, который я выбрала. А когда боль утихла, я была потрясена тем, как свободно может двигаться мой язык. В одиночестве, по ночам, когда мама думала, что я сплю, я упражнялась, проговаривая слова. Звуки, которые ускользали от меня прежде, слова, неожиданные в начале и быстрые в конце, стали мне доступны. До сих пор я не разговаривала, но теперь это был мой выбор, а не необходимость. С мамой я начала говорить более четко, но все-таки очень тихо. Почему? Потому что я боялась изменения, которое сотворила в себе. Уже мой отец посматривал на меня по-другому, ведь он видел, что я могу держать перо. И смутно догадывался, что девочки осмелились напасть на меня, потому что я надела розовое платье, чем заявила свой высокий статус, которого, как они считали, я не заслуживаю. Если я начну говорить, отступятся ли от меня слуги, милая кухарка Натмег и наш важный дворецкий? Я боялась, что речь сделает меня еще большим изгоем, чем сейчас. Я так жаждала общения хоть с кем-нибудь. Это могло привести меня к гибели.
Я должна была усвоить урок из всего случившегося. Я этого не сделала. Я была одинока, а в одиноком сердце поселяется голод, который сильнее здравого смысла и гордости. Лето продолжалось, рот зажил, и я снова начала подсматривать за детьми. Поначалу я наблюдала за ними на расстоянии, но было слишком неудобно рассматривать их издалека, где я не могла услышать, что они говорят или увидеть, что они делают. Потом я научилась обгонять их и забираться на дерево, чтобы сверху смотреть на их игры. Я думала, что это очень умно.
Это могло плохо закончиться. Так оно и вышло. Этот день, яркий, как сон, я отлично помню. Они заметили меня, когда я чихнула. Сначала они кидались в меня, и хорошо, что желуди и шишки были лучшими из боеприпасов, которые Таффи смог найти. Потом я решила залезть повыше. Но дерево, достаточно тонкое для маленького ребенка, было слишком слабое для трех детей, трясущих его. Какое-то время я болталась на верхушке, а потом упала по широкой дуге и приземлилась на спину. Оглушенная, беспомощная, я лежала и никак не могла вздохнуть. Они замолкли и, пораженные, подкрались ко мне.
— Мы ее убили? — спросила Эльм.
Я слышала, как Леа с ужасом втянула воздух, а потом дерзко крикнула Таффи:
— Давай-ка проверим!
Это вывело меня из оцепенения. Шатаясь, я побежала. Они смотрели мне вслед, а я решила, что меня опустили. Затем, под рев Таффи «Хватай ее!», они погнались за мной, как гончие по следу. Мои ноги были коротки, падение ошеломило, и они почти догнали меня, визжа и вопя. Я бежала вслепую, опустив голову, прикрывая ее руками, чтобы защитить от камней, которые Таффи подбирал на бегу кидал со все возрастающей точностью. Я не думала прятаться в загоне для ягнят. Я бежала тихо, как заяц, но когда нечто огромное внезапно выросло передо мной и схватило меня, высоко подняв, я закричала, будто меня убивают.
— Тихо, девочка! — рявкнул на меня Лин-пастух.
Так же быстро, как поднял, он опустил меня на землю, а его собака подошла, чтобы преградить путь моим преследователям, когда Лин повернулся к ним. Они наступали мне на пятки. Если бы не Лин, они уже поймали бы меня и я до сих пор не уверена, что смогла бы выжить в тот день.
Лин схватил Таффи за шиворот и поднял одной рукой, а второй отвесил такой смачный шлепок, что мальчишка выгнулся дугой. Лин бросил его и развернулся к девочкам. Они не подходили близко, и им почти удалось сбежать, но Лин поймал одну за косичку, а другую — за край юбки. Обе съежились от его гнева, когда он потребовал объяснения:
