Ольга Смайлер - Тростниковая птичка

Ужинали мы вдвоем, устроившись с ногами на диване в холле, под бормотание галавизора, держа тарелки на весу и ведя шутливую войну за пульт. А потом наступала ночь, принося с собой совсем другие мысли и чувства.

Я снова проснулся сразу после рассвета, но лишь улыбнулся предвкушающее: кажется, я начинаю любить раннее утро, особенно, если рядом со мной, доверчиво прижавшись спиной, спит моя Птичка. Это был день Рубежа, который должен был начаться и закончиться совсем иначе. Я никак не мог поверить, что сейчас все происходит на самом деле, впрочем, у меня был прекрасный способ доказать реальность происходящего самому себе.

Потянувшись, я приобнял жену за плечи, зарываясь носом в её растрепавшиеся волосы. Она была прекрасна: беззащитная, сонная, теплая, пахнущая своим особенным, чувственным запахом от которого у меня на мгновенье пошла кругом голова. Приоткрытый рот с припухшими от моих поцелуев губами, упавшая с плеча лямочка недоразумения, которое она почему-то считает подходящим одеянием для сна, след от моего поцелуя над ключицей. Кажется, я начинал любить раннее утро за ту особенную атмосферу чувственной нежности, неспешности, которую оно несло с собой. Птичка просыпалась неохотно, сначала тело все отчетливей откликалось на ласку, потом открывались её огромные глаза, и она пыталась сбежать, каждое утро она пыталась сбежать и я включался в игру, позволяя ей думать, что в этот раз она выйдет победительницей, а потом ловил и возвращал на прежнее место. Её тело, еще не проснувшееся до конца, откликалось само, на каждое движение моих пальцев и моего тела, на мои поцелуи, и это подстегивало все сильнее: тихие вздохи, шепот, стоны, больше похожие на жалобное хныканье, её дрожь и выгнувшееся тело, и пальцы, до боли стискивающие мое запястье. Во мне поднималось что-то древнее, древнее, чем я мог себе представить, я знал, что почти рычу, понимал, что мои поцелуи становятся все требовательней, все настойчивей, но это мало меня беспокоило. Мечущаяся в моих руках, всхлипывающая Птичка, шепчущая: "Да, да, пожалуйста" — вот что было самым главным в эти ранние утренние часы.

Соня, как обычно, снова задремала, и я было решил последовать её примеру, когда услышал сигнал бука, извещающий о входящем звонке. Пришлось одеться и дойти до кабинета. Я с мрачной решимостью готовился к разговору с отцом Сони, или одной из тех женщин, которых Птичка называла Старшими Лисси, но все оказалось гораздо проще и приятней. Мне звонила Уна.

— Мама, — улыбнулся я, — Что подвигло тебя справиться с этой "крастовой машинкой", как ты окрестила бук Расмуса?

— Как же, Сай? Ты разве ничего не хочешь мне рассказать? — определенно, мамы обладают особым талантом разговаривать с собственными детьми, потому что я тут же вспомнил, что коротко известив Уну о грядущих изменениях в моей жизни, я пообещал перезвонить ей позже с подробным отчетом.

— О, я вижу, что это не телефонный разговор, — улыбнулась она, и я сконфуженно кивнул, — Тогда завтра я жду тебя с женой у нас дома. Я приготовлю твой любимый яблочный пирог. Заодно покажешь Соне Мунирскую Ярмарку — я же тебя знаю, наверняка не захочешь лететь флайбусом, а потащишь девочку на ржавом драндулете, лишь по недоразумению считающемуся твоим автомобилем, да еще и с ночевкой у озера. Я права?

— Ты так вкусно об этом рассказываешь, что мне все больше нравится эта идея, — поддразнил я её, — и что ты взъелась на мой автомобиль? Все еще не можешь забыть моего первого "Фредди", покупку которого, кстати, профинансировал Расмус? Ну так мне уже не семнадцать, да и отец не позволил бы уронить престиж рода.

— Сай, — мама внезапно стала серьезной, — будете на Ярмарке — купи то, что Соне понравится, только незаметно, мы с Расмусом хотим сделать ей подарок. То что она сделала для тебя, меня, да для всех нас — бесценно, и, боюсь, пока завтра я не обниму тебя, так и не смогу поверить в реальность происходящего.

Я еще посидел, задумчиво разглядывая заставку с изображением заката на озере Карен, когда внизу хлопнула дверь. Приход Тары последние годы знаменовал собой начало нового дня в те редкие периоды, когда мне доводилось жить дома. Не хотелось ни ехать куда-либо, ни что-либо делать, зато хотелось спрятаться в наш маленький уютный мирок, как в эти два дня, когда мы были предоставлены сами себе. Мне даже удалось заставить себя забыть о разговоре с Сониным отцом, и о нашей с ним договоренности, словно мы с Птичкой самые обычные молодожены. Соня вчера очень смешно пыталась объяснить мне, как называется месяц после свадьбы там, где она жила. Окончательно запутав меня рассказами о кусающихся полосатых мухах, цветах и липкой сладкой еде, которых на Кериме не было, Соня, наконец, сдалась, и хохоча объявила, что будет называть этот месяц "cладким".

С кухни запахло свежей выпечкой, бук уведомил о том, что звонит Терри, за стеной, в спальне, хлопнула дверь ванной — день неумолимо вступал в свои права, и я прекрасно понимал, что ни отсидеться, ни спрятаться мне не удастся.

Завтракали мы вдвоем: Терри мама вызвала домой в этот же день, и тот улаживал дела и выполнял целый список мелких поручений, говоря о котором брат закатывал глаза, а Мист заявил, что без Терри будет чувствовать себя "третьим лишним". Соня, весьма странно отреагировавшая на новость, что Уна хочет познакомиться с ней, при упоминании о Мунирской Ярмарке, уточнила, что там можно купить, быстро орудуя вилкой проглотила свой омлет и отправилась собираться в спальню. Там я ее и обнаружил, когда поднялся наверх: Соня сидела на полу перед кроватью, и с нежностью гладила пальцами ту самую синюю рубашку, в которой я впервые увидел ее в замке Нашер. Я почувствовал, как болезненно сжалось сердце от этого зримого напоминания о том, что скоро она упорхнет обратно, сел рядом, обнял ее и прижался губами к волосам.

— Скучаешь? — только и удалось выдавить мне.

— Немного, — отозвалась она и постаралась незаметно смахнуть с глаз слезы. Я сделал вид, что не заметил.

Еще в Таншере я обратил внимание, что рядом с Птичкой я начинал смотреть на мир вокруг её глазами. Привычные образы стирались и отступали, заново показывая мне таких знакомых незнакомцев. Первый раз я заметил это, когда ревниво инспектировал свой дом, замечая, что и где надо починить, отрегулировать, просто приложить хозяйскую руку. Вот и теперь, глядя на так хорошо знакомый купол центрального павильона Ак-Тепе, Мунирской Ярмарки, я словно заново увидел белые арочные перекрытия, на которых перевернутой чашей лежал кобальтово-синий купол в бело-золотом узоре рисунка. За всю историю обитаемой Керимы ярмарка Ак-Тепе, появившаяся одной из первых, несколько раз горела, лежала в руинах после междоусобной войны родов, и даже однажды была взорвана одним главой рода, сошедшим с ума, но каждый раз центральный купол отстраивали заново, восстанавливая по старым эскизам и чертежам. Вот только затейливая вязь на куполе с каждой новой реставрацией все меньше походила на ту, что выводили руки первых колонистов, вкладывавших в узор какой-то свой, потерявшийся в глубине лет, смысл. Соня же, выбравшись из автомобиля, замерла, всплеснула руками и рассмеялась.