Она колебалась.
— Наверное, лучше, чтобы это сделал сам Таральд.
— Пожалуй, ты права. Но как ты объяснишь ему, откуда взялись деньги?
У нее вытянулось лицо.
— Действительно, я об этом не подумала! Как же мне сказать?
Аре оживился.
— Положись в этом на меня! Я зайду к вам вечером с деньгами и скажу, что узнал от других людей об этом карточном долге. И потом повторю все то, что уже сказал тебе, — о том, что Силье очень ценила тебя и была в свое время опечалена тем, что Таральд женился на Сунниве, а не на тебе. Ведь я знаю, что она хотела видеть тебя женой Таральда.
Ирья кивнула в ответ. Она тоже знала об этом.
— И потом я скажу, что это подарок от Силье тебе, Ирья. Но чтобы Таральд ничего не заподозрил, я принесу вам 600 талеров, и ты сможешь оставить себе сто. А он отдаст свои пятьсот. И пусть потом возвращает тебе эти деньги как хочет.
— Но он не сможет сделать этого!
— Здесь ты не должна вмешиваться, Ирья. Это его долг, а тебе не следует платить за те ошибки, которые он совершал вместе с Суннивой.
В этом Аре был прав.
— Дядя Аре, сердечно благодарю вас, — сказала Ирья со слезами на глазах.
1625 год…
Роковой год для рода Людей Льда.
Сесилия еще не знала, что это было последнее Рождество, которое она встречала дома вместе с родными из Гростенсхольма и Линде-аллее. После этого родственники рассеялись по миру, вольно или невольно, и только единицы остались в родном гнезде.
Не знала Сесилия и о том, что она увозит с собой в Данию ростки новой жизни — свое чувство к несчастливому священнику из Гростенсхольма.
И это пошатнуло ее положение при дворе.
Вновь отправляясь в Данию, она с трепетом ожидала встречи с Александром Паладином. Ей казалось, что теперь она стала старше и взрослее, и поумнела с тех пор, как они виделись в последний раз. Но Сесилия по-прежнему не знала, как ей теперь вести себя с ним.
Ни один мужчина так много не значил для нее, как этот высокий, уверенный и привлекательный граф, и это становилось для нее все более невыносимо.
1625 был также тем годом, когда должно было проясниться, кто же из внуков Тенгеля носит в себе злое наследство.
Но прежде всего это был год потрясений.
Тарье находился далеко от родного дома. Он безнадежно застрял на дорогах войны и Германии, которая началась в 1618 году, сперва в Богемии, а затем распространилась по Европе, где сталкивались злая воля крупных и мелких князей. Тридцать лет будет бушевать в Европе эта война. А пока она продолжалась еще только семь лет.
Король Кристиан IV давно стремился участвовать в военных сражениях. И хотя его мотивы вступления в войну были религиозного характера, все равно это была сомнительная затея. Завоевания новых земель и личные амбиции монархов казались достаточным поводом для вступления в войну. И датский Государственный совет не собирался давать деньги на войну.
Опасным соперником был Густав II Адольф в Швеции — славный полководец, глубоко верующий. Если Кристиан не поспешит, то шведский король сделается главой протестантов и поведет их против католиков в Германии. Оба короля боролись друг с другом за пальму первенства, и Густав II Адольф, похоже, побеждал.
Тогда Кристиан начал действовать на свое усмотрение, не имея больше поддержки Государственного совета. Он пообещал протестантским союзникам собрать ополчение в несколько тысяч человек — пехотинцев и драгунов и с воодушевлением приступил к этому делу. Кроме датчан, он набрал себе наемников со всей Европы. Попытался он набрать солдат и среди норвежских крестьян, хотя в Дании попытки его практически не увенчались успехом. У этих крестьян нет никакого боевого духа!
Это было несправедливо. Ибо какого же боевого духа могли ожидать датские короли? Норвежцы могли с успехом сражаться за Норвегию. Но дела Дании мало волновали их.
И все же Кристиан IV набирал в свое войско также и норвежцев. И пришло время, когда посланцы короля пожаловали за крестьянами в провинцию Акерсхюс, поблизости от Осло. А однажды весной объявились они и в усадьбе Гростенсхольм. Все заволновались — неужели их мужья и сыновья пойдут на войну и, молодые, красивые, полные сил, будут убиты на поле боя?
Слух о королевских гонцах быстро распространился по деревне, люди попрятались по домам. Лив послала Ирью сказать Таральду, чтобы он спрятался в лесной хижине. Та быстро побежала в лес, в страхе, что может потерять своего мужа в этой бессмысленной войне. Она так боялась не успеть…
А Клаус и Роза ничего не знали. И датчане забрали их сына Еспера.
Пятидесятилетний Клаус в отчаянии смотрел на датчан и все никак не мог понять, что такое они говорят.
— На войну? С кем?
— С католиками, разумеется. В Германии.
— Кто же это такие? Тролли или водяные?
— Ты что, совсем спятил, старик? Разве ты не понимаешь, что мы должны защищать свою веру от папистов?
Клаус все никак не мог взять в толк, зачем эта война. Слово «папист» ни о чем не говорило ему. Роза и младшая дочка плакали, а юный Еспер попытался вырваться из рук датчан.
— А где эта Германия? — спросил Клаус.
Датчане отвечали нетерпеливо:
— Там, на юге.
— К югу от Акерсхюса?
— Господи помилуй, к югу от Дании. Клаус не сдавался.
— Я не желаю отдавать своего сына неведомо куда, чтобы он сражался где-то в другой стране. Вы не имеете права забирать его, я буду говорить с бароном!
— Это королевский приказ, и ты должен повиноваться. На баронов это тоже распространяется. Пойдем-ка, парень.
— Отец! — в отчаянии выкрикнул Еспер, которого уводили со двора.
Клаус со слезами на глазах бросился за сыном. Он попытался отбить его, но на него были направлены ружья, а потом он получил такой удар прикладом, что свалился на землю, хватая ртом воздух.
В Линде-аллее Аре изумленно взирал на датчан.
— Как, обоих моих сыновей? Но я останусь совершенно один в усадьбе. Вы не сделаете этого!
— Ты еще молодой и проворный, ты сам справишься со своим хозяйством. А Его величеству нужны твои сыновья. Это большая честь сражаться за родину.
— Какую родину? — не выдержал Аре.
— За Данию, разумеется, и за истинную веру.
— Вы лжете! Мы не желаем посылать своих сыновей на войну, которая нас не касается.
Тронд вмешался в разговор взрослых.
— Отпусти меня, отец. Я всегда мечтал быть воином. Побеждать в сражениях и прославиться.
— Тронд, что ты говоришь! Мы не хотим потерять тебя!
— Я обязательно вернусь, — уверенно сказал юноша. — И, возможно, стану капитаном, отец.
— Но вы оба еще так молоды. Бранду только шестнадцать лет!
Датчане грубо прервали их:
— Пушки не спрашивают, какой возраст у солдат. А твои сыновья сильные и здоровые. Идем, пришло ваше время!
