И я закрыла телефон.
Бежать было уже поздно, да я бы и не стала. Оставить Сэмюэля разбираться с последствиями его волчьей свирепости? Сэмюэль — целитель, защитник слабых. Я была уверена, что он не сможет жить с кровью невинных на руках.
Когда-то, давно, я его бросила. Больше не брошу.
Звуки стихли, и я слышала только его частое дыхание, но ощущала его гнев. Не стала раздеваться перед переменой — это заняло бы слишком много времени. Когда белая голова Сэмюэля показалась над сиденьем, я выбиралась из-под футболки и бюстгальтера.
Я скорчилась на полу, зажав хвост между лапами. Не поднимала голову, но различила, как подались пружины, когда он медленно перебрался через спинку сиденья и остановился. Я была так испугана, что не могла дышать. Если бы в глубине души я не была уверена, что Сэм, мой Сэм, не причинит мне вреда, не смогла бы сделать последующее.
Он двигался совершенно беззвучно. В Монтане на охоте волки громко воют, но в городе охотятся без единого звука. Ворчание, вой, лай — все это инструменты блефа; убивает волк молча.
Когда Сэмюэль оказался на сиденье, я перевернулась на спину и подставила под его челюсти брюхо. Вытянула морду, чтобы и шея была уязвима. Это было едва ли не самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать. Конечно, он мог легко убить меня, если бы я и не подставляла живот, но было что-то ужасное в этой сознательной беззащитности.
Фургон наклонился: Сэмюэль спрыгнул почти на меня. Я чуяла его гнев — вислый запах страха рассеялся вместе с человеческим обликом, остался только волк. Сэмюэль принюхался, горячее дыхание взъерошило мою шерсть. Гнев медленно исчезал с интенсивностью, которая позволяла понять, что он чувствовал.
Я наклонила голову и рискнула оглядеться. Сэмюэль занял все пространство между коротким сиденьем и дверью. Придавленная — на моих плечах лежали его лапы, — я ощутила внезапный приступ клаустрофобии и инстинктивно попыталась перевернуться.
Я прекратила движение, едва начав, но Сэмюэль предупреждающе зарычал и щелкнул зубами. Я попыталась найти в этом утешение: теоретически, если волк рычит, он не собирается убивать, но я слишком хорошо знала изменчивую природу вервольфов.
Он неожиданно сомкнул челюсти на моем горле — но слишком широко, чтобы прокусить артерию. Сквозь шерсть я чувствовала его зубы, но они замерли, не коснувшись кожи.
Я молилась, чтобы Бран оказался прав и волк Сэмюэля считал меня своей подругой. Если Бран ошибался, мы оба с Сэмюэлем дорого заплатим.
Я оставалась совершенно неподвижной, хотя сердце отчаянно пыталось вырваться из грудной клетки. Он выпустил меня, осторожно прихватил зубами нос и беззвучно ускользнул.
Я вскочила и встряхнулась, чтобы привести в порядок шерсть, сбросив наконец бюстгальтер. Сэмюэль растянулся на заднем сиденье, глядя на меня прекрасными белыми глазами. Один раз он мигнул, потом положил морду на передние лапы и закрыл глаза, говоря — ясно, словно словами, — что две половинки его души снова соединились.
Я услышала звуки сильного мотора: к нам приближалась какая-то большая машина. Как можно быстрее я снова переменила облик и стала разыскивать одежду. Белье у меня светло-зеленое, и я сначала нашла его. Надевать бюстгальтер оказалось легче, чем снимать, а футболку я обнаружила, коснувшись ее ногой.
Машина замедлила ход, ее фары были хорошо видны через окна фургона.
— Штаны, штаны, штаны, — шептала я, шаря руками по полу. Нащупала их, когда скрипнули шины и машина остановилась за нами. Нашелся и кинжал Зи. Я сунула его под сиденье, подальше от двери.
Я лихорадочно натянула штаны и застегнула все пуговицы к тому моменту, как дверца той машины со стороны водителя открылась. Туфли. К счастью, они белые, и я обула их на босые ноги, не развязывая.
Бросила взгляд на гигантское чудище, во всю длину растянувшееся на заднем сиденье. Какое-то время, вероятно, несколько часов, Сэмюэль не сможет меняться. Даже такому сильному волку, как он, нужно немало времени, чтобы прийти в себя от непроизвольной перемены, а прятать его поздно.
— Будь хорошим псом, Сэмюэль, — строго сказала я ему. — Не пугай доброго полицейского. У нас нет времени ехать в участок.
Меня осветил фонарик, я помахала и открыла дверь.
— Бегаю, офицер.
Свет фонарика мешал мне увидеть его лицо. Последовала долгая пауза.
— Сейчас час ночи, мэм.
— Не могла уснуть. — Я виновато улыбнулась. — Бегать одной по ночам небезопасно, мэм.
Он отвел луч фонарика, и я быстро замигала, надеясь, что зрение быстро восстановится.
— Поэтому я всегда беру его с собой. — Я ткнула пальцем в сторону заднего сиденья.
Полицейский невольно выругался.
— Прошу прощения, мэм. Никогда не встречал такой собаки — а ведь я вырос с сенбернарами.
— Не спрашивайте, какой он породы. — Я выбиралась из машины, чтобы быть одного роста с полицейским и не смотреть на него снизу вверх. — Взяла его из питомника брошенных животных, когда он был щенком. Мой ветеринар говорит, что, возможно, это помесь персидского волкодава с эскимосом иди самоедом.
— Или сибирским тигром, — сказал он так, чтобы я не услышала. Более громко он произнес: — Покажите, пожалуйста, ваши права, регистрационные документы и страховку, мэм.
Он был спокоен и не ожидал никаких неприятностей.
Я открыла переднюю пассажирскую дверцу и достала кошелек из бардачка, куда положила его у бара дядюшки Майка. Вместе с регистрацией, карточкой страхования и пистолетом.
Жизнь будет гораздо легче, если этот приятный полицейский его не заметит — а также „Марлин-444“ в багажнике. Срок разрешения на оружие я не продлила, поэтому показывать его не стоит. К тому же, по словам Стефана, кинжал Зи — незаконное оружие.
Я взяла страховку и регистрацию, закрыла бардачок — осторожно, чтобы пистолет не загремел. Но можно было не беспокоиться. Посмотрев на полицейского, я увидела, что он сидит на полу фургона и гладит Сэмюэля.
Сэмюэль любит людей. Помню, он часто забегал во время перемены в начальную школу поиграть с учениками. Все дети были человеческими. Большинство вервольфов избегают малышей, но не Сэмюэль. Школьники, конечно, знали, кто он, и когда он появлялся в нормальном облике, они звали его доктор Корник и обращались так же, как с другими взрослыми. Но если он приходил переменившись, они заставляли его изображать пони, сбежавшую собаку или верного дружелюбного волка. И он делал это с таким же увлечением, как дети.
— Хорош, — сказал полицейский, покидая наконец фургон и забирая мои документы. — А какого он размера, когда стоит?
