Правда, приезжала какая-то группа из Управления милиции. Куда-то они ездили, вроде бы в сторону Дарьинки. Но ничего не нашли. И уехали какие-то пасмурные. Забрали машину майора, наверное, у них были ключи. Где были, что видели, парторгу не сказали.
Но тоже районная милиция звонила и сказала, что начальство в бешенстве, поскольку парторг развел в совхозе нечистую силу. И вот это было как раз верхом несправедливости. Потому что с тех пор, как они все исчезли, прошло двенадцать дней.
И это были первые двенадцать дней за все лето, когда информируемый по своим каналам парторг знал, что никто в селе не видел Фролова, а Фролов и был единственной нечистой силой, которую «развел парторг».
Но если как раз нечистая сила пропала, какие могут быть претензии к партийной организации совхоза, разве что из-за попа, который опять приезжал, опять все брызгал, опять молился. И, как потом узнал парторг, был очень горд своей победой над лукавым.
За все это предстояло нести ответ.
Что делать с детьми, опять непонятно. Возвращать их из лагеря все-таки страшно. Директор совхоза смотрит косо, секретарь райкома не называет больше парторга Егором Ильичом, а говорит официально-холодно: «товарищ Стрекалов» или неофициально «ебаный ты мудак». А это и по-человечески, и по-партийному обидно.
Но, главное, что парторг может сделать? Ходить их искать по кустам, по лопухам? Но это ж бесполезно. Уж за двенадцать-то дней хотя бы кого-то из них в селе бы увидели, значит, их здесь нет. А если их нет в селе, то почему спрашивать с парторга. Парторг отвечает за село, а если людей в селе нет, как он может отвечать?
Вдобавок ко всему на хуторе появилось диссидентское движение в лице бывшего журналиста газеты «Семикаракорский комсомолец», выгнанного из газеты за идеологические просчеты. Выгнанный, он поселился на хуторе у своей дальней родственницы, учительницы начальных классов, и стал страшно бухать. Ну бухал бы он себе и бухал, как говорится, употреблять спиртные напитки у нас не запрещено, хотя и не поощряется. Но он, гад, не просто бухает, а распространяет при этом, во-первых, вредные слухи о конце света. Вредные пессимистические слухи о какой-то катастрофе, которую якобы предвещает появление вампира. С нехорошим религиозным душком кричит про какое-то наводнение или даже войну.
Во-вторых, он утверждает, что советским людям не нужна свобода. Что свобода их погубит. А это уже не шуточки про конец света, это, блядь, противоречит основам марксистско-ленинской идеологии, и за такие слова надо отрывать башку. Но как оторвать ему башку, если он не член партии, не комсомолец и в совхозе не работает? В такой ситуации отрывать ему башку должна милиция. Но участковый же пропал. Провалился под землю в Бермудский треугольник. Другая милиция из района на хутор ехать не хочет, боится нечистой силы. Раз на хуторе менты бесследно пропадают, никто ж не поедет.
Хотел с мужиками поговорить, может, его мужики образумят, а они, алкоголики, говорят, мол, он наш, хуторской, он правду говорит, за что его бить?
Так он, сволочь, завел себе дружка. Какого-то бомжа из Ростова, который говорит, что он – поэт, и пьет каждый день вино.
И вот еще – приезжает на хутор журналист из «Вечернего Ростова» писать фельетон про религиозные слухи, чтоб по ним ударить областной газетой. Но, попав под влияние этих двух, сам стал диссидентствовать, что в совхозе ездят грузовиком по живым помидорам и это, видите ли, бесхозяйственность.
Директор приказал журналиста из села гнать, весь гараж лишил премии, а шоферу и бригадиру обещал собственноручно набить морду. Тут важен сам факт обещания, а не его исполнение, конечно.
Да… разболтались люди, ничем хорошим это не кончится. А гайки закручивать все труднее и труднее. Журналист в Ростове протрезвел и все-таки написал про религиозные слухи, но как-то беззубо написал. Слова вроде правильные, а чего-то не хватает. Чувствуется, что он сам не верит в то, что пишет.
От таких дел по ночам не спится, глаза стали красные, и фельдшер сказал… у тебя, говорит, наверное, скоро будет инсульт. Успокоил!..
Телефон зазвонил неожиданно, как нарочно, чтобы вызвать инсульт. Парторг схватил трубку. Звонили из райкома. Парторг внутренне сжался, готовясь к очередной порции ужаса. Но первый отозвался голосом неожиданно бодрым:
– Нашлись! – сообщил он. – Звонили из милиции в Аксае. Как они там оказались, пока непонятно. Женщина жива-здорова. Майор ранен. Но жить будет. Вроде бы с явлениями, сам знаешь какими, покончено. Участковый твой в порядке, психует, но это пройдет. Они все в больнице. Под наблюдением. Говорят, вышли из-под земли. Херня какая-то. Но все живы – это главное. Напейся сегодня, парторг. Нашлись!
Фролов и Иевлева не знали, что за ними идет милицейская группа особого назначения, никуда не спешили, хотя особенно и не задерживались.
Прошли подземным коридором, в котором милиция, идущая за ними следом, обнаружит старика в ватнике. Но не обратили на этого старика никакого внимания. Может, вокруг них были еще какие-то существа. Фролов и Иевлева не заговаривали с ними или просто не замечали их, спускаясь глубже и глубже по коридору. Они были сосредоточены друг на друге.
Только при выходе из тоннеля Фролов взял ее за плечо и движением головы обратил ее внимание на скрытую в темноте нишу. В этой нише на каменной полке лежал воин, в шлеме, в кожаных доспехах, с прямым мечом на груди. Он был огромный. Не меньше пяти метров роста. Спал он или был мертвый? На всякий случай, Фролов приложил палец к губам, и мимо этой огромной лежащей фигуры они прошли, стараясь ступать особенно неслышно.
Когда они вышли из каменного коридора, Иевлева спросила:
– Что это было?
Фролов ответил, что в народе говорят, будто когда-то здесь жили великаны, почему-то их называют Адамами, их скелеты находят иногда глубоко в земле, но очень боятся их, всегда складывают в мешок с камнями и бросают в реку. А иначе скелет обрастет мясом и поубивает всю деревню.
– В старинных книгах тоже описаны такие люди, – отозвалась Иевлева, – титаны.
Они шли теперь берегом небольшой реки и увидели впереди горящий костер и трех мужчин вокруг костра. Расстояние от стенки до берега реки было всего несколько метров, так что пришлось пройти буквально рядом с костром. Их окликнули. Пришлось остановиться.
Композиция с мужчинами вокруг костра немного напоминала известную картину Василия Перова «Охотники на привале», но те вроде были помещики, а эти, подумала Иевлева, простые мужички. Они перекидывались шутками, пересмеивались и перемигивались.
