– Подавишься, – ответил старик.
– А откуда столько? С поезда в Новочеркасске, а? – неожиданно спросил Ершов.
– Будешь много знать – скоро состаришься, – разозлился мужик.
– С поезда, а? – сказал майор как-то задумчиво, – Петренко с подельниками расстреляли, а денег так и не нашли. А они вот, оказывается, где.
– А это не твоего ума дело, начальник, – перебил мужик. – Что да откуда. Бери по сто пятьдесят, ладно, хер с тобой, и дуй отсюдова.
– Ты-то сам кто будешь? – спросил майор.
– Я-то? Хрен субботний, – процедил мужик.
– А почему субботний? – удивился майор.
– А хрен в субботу не выходит на работу, – ответил мужик. – А в воскресенье плавает в бассейне.
– Что-то ты, дед, расхвастался, – Ершов улыбался.
– Разрешите мне допросить, – предложил участковый.
– Отставить, – тут же отозвался майор. И, обернувшись к старику, сказал: – Так что? Будем запираться или будем сознаваться?
– Вот как ты, мент, заговорил? – недовольно произнес мужик.
– А тебе что? – объяснил Ершов. – Тебя только можно судить, что ты деньги не отдал. Так два года условно максимум. Тем более ты старый, судья тебе много не даст. А за ограбление срок давности пять лет прошел.
– Какой – пять лет? – удивился старик.
– Такой – пять лет, – передразнил майор. – Ограбление произошло в августе 1953 года. А сейчас знаешь какой год?
– Ну какой? – прищурился старик.
– А ты про денежную реформу слышал? – спросил майор. – Выпустили новые деньги. Твои-то деньги теперь – бумага. Ничего на них не купишь, только погоришь.
– На пушку берешь, начальник, – не поверил мужик.
– Да? На, посмотри! – Майор достал из кармана кошелек, порылся и протянул старику пятерочку. – Видишь, какие теперь деньги ходят?
Старик долго разглядывал бумажку, потом сказал:
– Туфту втираешь, начальник.
– Боря, покажите ему деньги, есть у вас? И вы тоже, – попросил майор.
Участковый протянул трешку, спелеолог – рубль.
– Ну что, – спросил майор, – видел ты такие деньги?
Старик рассматривал денежные знаки. Вдруг он подбросил их в воздух и кинулся на майора.
Ни спелеолог, ни даже участковый никогда такой драки не видели. Участковый бросился на помощь, но старик отмахнулся как бы между делом, и участковый от полученного удара чуть не потерял сознание. Придя в себя, он выхватил из кобуры пистолет.
– Отставить! – успел крикнуть майор.
Участковый видел разные драки. Во многих он и сам принимал горячее участие. Но чтоб было вообще непонятно, как вмешаться, как помочь, с какой стороны подойти…
Клубок. Где, кто – непонятно. Движения как в ускоренной киносъемке. Вот ни за что нельзя было подумать, чтоб этот интеллигент из города мог так драться. Шпана уличная снимает шляпу, а лучше шпаны – известное дело! – не дерется никто. Но если шпана ростовская дерется на смерть каждый день, то майор должен был бы так драться два раза в день.
Кто он вообще такой, этот майор, почему он выражается, как студент, а дерется, как шпана? Почему он носом тянет и знает, куда идти? Почему он в темноте все видит, как кот? Почему он ничего не боится? Ни живых, ни мертвых не боится. Куда он нас ведет под землей? Чего он хочет, он ничего не говорит.
А старик? От таких ударов у него кости должны рассыпаться, как спички из коробка. У него вместо головы должна быть железная кастрюля. Охренеть! А главное, что делать?
Участковый не понял, каким захватом майор повалил старика на пол и куда он давил локтем, но старик захрипел, захрипел и сиплым голосом выхрипел:
– Это хорошие деньги!..
– Не подходить! – крикнул майор, продолжая давить локтем так, что у старика заходили ноги ходуном, он еще пытался вывернуться, куда-то дотянуться, подсечь, но у майора хватка была железная.
Это продолжалось долго. Так долго, что у участкового зашевелилось даже что-то вроде жалости к старику.
Наконец, старик стал затихать, он лежал без движения, а майор, опять крикнув: «Не подходить!», – продолжал давить старика. Потом в его руках оказалась опять эта железка, раздался резкий щелчок, и старик вытянулся точно так же, как вытянулась до этого в каменном коридоре его собака.
Майор встал, ни слова не говоря, вышел из комнаты-пещеры, и тогда участковый увидел на полу за ящиками скелет, обтянутый высохшей кожей, в каких-то лохмотьях…
Участковый вышел к майору, майор был страшен.
– Они его заперли с этими деньгами, – сказал майор, – чтобы он их сторожил.
На петлях у входа в комнату участковый увидел остатки истлевшей двери…
Участковый потом говорил, что больше всего его под землей мучила сырость. Несмотря на усталость, есть, как ни странно, не хотелось. Даже пить не очень хотелось, один раз только попил из подземной реки. Холодно тоже особенно не было, примерно как в погребе. Жить можно. Но сырость, от которой одежда начинала прилипать к телу, это было хреново.
Счет времени потерялся быстро. Командирские часы «Восток» ошалели, то они, казалось, стоят, то час проходит как минута, часовая стрелка прямо видно, как ползет, бодро так ползет, почти как секундная.
Со спелеологом началось что-то вроде истерики, его трясло, и он не то вскрикивал, не то взлаивал:
– Что это за старик?! Что это за собака?! Откуда озеро?! Что это такое?!
Майор держал его за руку, говорил:
– Боря, придите в себя! Ничего страшного, собака осталась от итальянского офицера еще с войны. К старику тут под землей приблудилась. Они оба не совсем живые, но это нестрашно, так бывает. Ничего плохого с нами не случится, поверьте мне. Надо только соблюдать осторожность, и все будет хорошо.
Потом на газовой горелке спелеолог кипятил воду. Они пили чай с какими-то травами. Тоже спелеолог заварил. Майор пытался что-то объяснить:
– Они – копии живых, у них есть тело, они чувствуют и действуют как живые. Но у них нет сознания в нашем смысле слова, их психика не может переживать настоящий момент, отделяющий прошлое от будущего. А именно это переживание – ощущение настоящего – фокусирует для нас все наше существование. Это время, в которое мы осознаем себя, миг, но в этот миг наши ощущения выстраиваются в последовательность. А у них нет такой способности. Они мыслят обрывками реальности, островками времени. Их сознание удерживает какие-то события и то, что происходит сейчас или почти сейчас. Ну… пять минут назад. Островки. Мы что-то похожее переживаем во сне. Человеческое существо – это материализовавшийся опыт. Они – материализовавшаяся эмоция. Как это происходит, никто не знает. Но им для поддержания своей телесности надо переживать очень сильные эмоции. А самая доступная – переживание страха и страдания другого человека. Поэтому, вступая в контакт с людьми, они превращаются в каких-то монстров, маниакальных убийц, людоедов. К счастью, это происходит очень редко.
