Я не отвечал, потому что как-то незаметно от себя отворил дверь в комнату Даниля и теперь рассматривал большую картину, которая висела над столиком из полированной сверху глыбы стекла — или огромной друзы аметиста, положенной набок.
Три женщины с одинаковыми лицами. В старинных дубовых креслах — девушка в платье цвета сирени и пурпура, кожа ее сообщает свое сияние дивным александритам фероньерки и ожерелья. На их спинку облокотился иронично-властный дипломат и царедворец в темно-синем халате монгольского кроя, длиной до земли и с высоким стоячим воротом, но в кремовой вуали поверх кос. На полу в свободной позе, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, — отважный полковник в бело-алом мундире, треуголке и при шпаге, волосы слегка напудрены — скрыть седину, черная капа сброшена с плеча. А весь туманный фон позади этой троицы полон зачатками юных и старых лиц, похожих и непохожих одновременно: цыганская королева в серьгах и монистах… старая трактирщица в тяжелых янтарях… девочка в зеленой шелковой робе с фижмами и шлейфом…. Элегантная дама, затянутая в черную кожу: пышное жабо выглядывает из ворота сюртука и скреплено большой камеей.
Тергата.
— Белая Богиня, — прошептал я. Богиня с тысячью лиц…
— Ну конечно, — кивнул Даниль. — Я тысячеликий герой, она моя суженая. Адекватно. Ты что, такой простак?
— Ну…
— Кому-то ведь надо было начинать этот мир. Свет вносить. Придавать ему облик. И, думаешь, нас таких — только двое? Просто у Тергаты память особая, а вместе с ее кровью и я вспомнил.
— А?
— Ну, собрат мой, ты вообще-то членораздельной речи обучен?
— Мужчины, здесь еще остался кофе. В герметичной банке, — прервала нашу неосмысленную беседу сама Тергата.
— Вот отлично! Твой напиток номер два. Еще бы отыскать жеребую кобылку из местных и подоить — вышел бы твой напиток номер раз. Кумыс, я имею в виду, — засмеялся Даниль. Он показался мне куда более веселым, чем там, на Лапуте… или, скорее, чуть вздернутым, как юнец перед большой потасовкой, что ли.
Пил, можно сказать, один я. Они оба только нюхали.
— Вот тут и произошла развязка одной наистраннейшей истории, — говорил тем временем Даниль. — Ты имей в виду, в одном из перерождений… не тот термин, ну да уж ладно… В общем, был я атаманом здешних лэнских молодцов, не разбойником — скорее хозяином и судьёй, сеньором и прочая и прочая. А вот она пришла в мою вотчину из Эдина с большим отрядом кавалеристов, тысяч эдак на пять, не считая естественной убыли. У нас оказались общие враги и одни и те же друзья. И…хм… членство в одной престижной организации. Вроде как Римский Клуб или церковь, но более скрытной и куда более влиятельной. Так что соперничество быстро переросло в брачный союз. Хотя он, как и все супружества, сопровождался борьбой за власть. Ну, а дальше…
Он помолчал.
— Таммуз и Инанна, — тихо прибавила Тергата.
— Не так, — покачал он головой. — Понимаешь, у нее под рукой названый брат ходил. Она генерал, он полковник. А побратимство — это же святое: выше крови, крепче обручальных колец. Так вот этот красавец самолично, ее не спросясь, на меня с войной полез. И мои люди его прикончили.
— А я своим людям помешала Данилю отомстить, зато под суд подвела. Того самого Братства Чистого Зеркала.
— А что дальше? — спросил я. Получилось, что снова туплю, потому что они враз замолчали.
— Дальше — Исида и Осирис, — махнул рукой Даниль. — Только вот, к сожалению, Исиде пришлось подружиться с благородными кровопийцами. Иначе ей меня было от земли не поднять.
Это не очень согласовалось с обрывками иных версий (интересно, каких, мелькнуло у меня в голове), но содержало намёк.
Осирис, Исида и их сын Гор, который появился на свет уже после воскрешения отца.
Нет, снова не так. В смысле буквальности.
— А в этом самом логове Благородного Волчары они меня и осадили, — пробормотал Даниль. Приподнялся и заглянул в щели ставня.
— Вот именно.
— Что — уже? — спросила Тергата.
— Угу. Вверху подтягивают силы. Польстились на дорогую приманку.
Я хотел спросить кто, но Даниль добавил, наверное, специально:
— Маленький победоносный Армагеддон.
И еще:
— Ну да, мы аутсайдеры неба. Но ведь самое первое, что надо сделать с неприятелем, — это опорочить. Вылить ушат словесной грязи и подкрепить соответствующими местами писаний.
И хотя я понимал в этом деле всё меньше, я сказал:
— Если моя помощь что-нибудь решит… И даже не решит.
— Твоя помощь — самое главное, — ответили мне как будто оба голоса сразу. — Только просим тебя, стань нам истинным сыном по крови.
Что делать? Я кивнул.
Если хотите знать, никаких клыков, никакого очарования, ни на грош готической романтики, вообще очень просто и, я так думаю, быстро. Сначала они по очереди поцеловали меня — у меня закружилась голова от внезапного приступа слабости и чуть затошнило, как однажды на рутенском банкете, когда меня силком заставили выпить один коктейль — называется «Кровавая Мэри» или «Длинный Глоток», не помню. И сразу же затем подсунули фарфоровую кружку с похожим пойлом: густым, горьковато-солёным и явно зашкаливающим за шестьдесят градусов. Только вот не скажу каких: спиртовых, по Фаренгейту или вообще широты-долготы. Словом, в мозгах у меня прояснилось тотально — как от доброй понюшки нашатыря.
— А теперь выходим, — скомандовала Тергата. — Мужчины, помните моё первое правило? Ах да, Бьёрнстерн о нём и не слыхивал. В общем, битву выигрывает лишь тот, кто сумеет ее не допустить.
Мы выгрузились из сеней — прямо в ослепительно белое сияние, сквозь которое не просматривалось ни синевы вверху, ни зеленых склонов позади, ни проточных вод по границе.
Это походило на то, как начинающий актер впервые стоит у рампы, вперяясь в темноту зрительного зала. Только с обратным знаком.
— Сначала говорю я, — предупредил женский голос за моей спиной. — Мне с моим былым командирством это куда привычнее.
— Это говорю вам я, Мардёлль, Сияние Моря, и супруг мой Хеймдалль, Сияние Мира, подтверждает мои слова. Сегодня мы по праву возвратили себе эти гордые имена. И мы не боимся. Не боится и наш приёмный сын. Каково бы ни было ваше белокрылое войско, у нас больше друзей, чем у вас. И хотя совокупная наша сила не так велика, помните: каждый поверженный попадает на Поля, но ни один из вас не испытал на себе Великое Мерцание. Мы уже научились останавливать его и жить посреди него, и радоваться такой жизни, в которой нет постоянства и всё — сплошная перемена.
— Большая перемена, — пробормотал мужской голос. — Школьная.
