Теперь им владела счастливая истома. Оставалось лишь чуть-чуть посмеиваться над собой. Сегодня Алият, едва завидев Кадока, сообщила: могущественный Бардас Манассес прислал депешу, что при всем желании прибыть к ней нынче не сможет, и возлюбленный может воспользоваться дополнительными часами как нечаянным даром Афродиты. А на прощание, прильнув к его груди, промурчала: «Теперь я познала, как вынослив бессмертный…»
Он зевнул. Ох, как хорошо бы поспать, особенно если рядом с ней… Однако ее прислуга уже подметила, как жалует госпожа этого иностранца. Не стоит давать нового повода для пересудов. Слушок может достичь не тех ушей. Хотя осталось недолго ждать — скоро, совсем уже скоро…
Темень вокруг резко сгустилась. Он свернул на улочку, ведущую к порту, а соответственно, и к постоялому двору. С обеих сторон навалились кирпичные стены, лишь узкая полоска неба просвечивала над головой. Кадок замедлил шаг — не приведи Бог споткнуться обо что-нибудь. Но что там в вязкой тишине позади — шаги? Мелькнула мысль, что он трижды или четырежды мельком видел за собой одну и ту же фигуру в плаще с капюшоном. Кто-то другой следует тем же путем по чистой случайности?
Блеснул свет: в ту минуту, когда Кадок миновал боковой тупичок, там приоткрыли фонарь. На мгновение он был ослеплен и тут же услышал: «Это он самый!..» Из переулка выбежали трое. Один из них обнажил меч.
Кадок отскочил назад. Нападающие рассредоточились — один отошел направо, другой налево, третий остался с ним лицом к лицу. Его окружили и приперли к стене.
Он выхватил нож. У двоих тоже были ножи, и только. Возмущаться, звать на помощь было бы напрасной тратой сил: если он не поможет себе сам, его прикончат быстрее некуда. Левая рука расстегнула плащ, сорвав застежку.
Тот, что стоял напротив, занес меч для удара. Фонарь опустили на землю в переулке, но Кадок все же различал силуэт меченосца в кольчуге. Свистнула сталь, Кадок уклонился и швырнул плащ, норовя накрыть им невидимое лицо атакующего. Послышалась ругань — меч запутался в складках. Кадок прыгнул вправо с надеждой обогнуть врага, что стоял там. Но негодяй оказался слишком искусен, закрыл путь собой, замахнулся кинжалом и угодил бы Кадоку точно в живот, не накопи тот за бессмертную жизнь изрядной решительности и ловкости. Он отбил кинжал собственным ножом, отступив на шаг.
Спина уперлась в кирпичи. Выходит, попался? Оскалив зубы, он сделал обманный выпад. Враг с кинжалом отскочил за пределы досягаемости. Зато тот, что с мечом, изготовился к новому удару.
По камням простучали сандалии. Отблеск света скользнул по медной бороде. Крюк, заменивший Руфусу руку, вонзился меченосцу в горло и яростно заворочался, раздирая хрящи. Противник выронил меч, попытался удержать рукоять, но упал на колени и захрипел, истекая кровью.
Кадок приблизился, подобрал меч и отпрыгнул назад, выпрямляясь. Он не считал себя мастером рубиться на мечах, но все-таки считал своим долгом освоить все боевые искусства, с какими познакомился на протяжении столетий. Человек с кинжалом удрал без оглядки. Последний из нападающих попытался насесть на Кадока со спины, но стремительный поворот — и меч рубанул по руке с ножом. Удар оказался тяжелым, по-видимому, удалось перебить кость. Нападающий вскрикнул, пошатнулся и бросился наутек.
Руфус, рыча от ярости, извлек крюк из поверженного тела и кинулся вдогонку, но оба беглеца уже исчезли в ночи. Он остановился, обернулся, хрипло спросил:
— Ты не ранен?
— Нет. — Кадоку не хватало дыхания, сердце бешено стучало. Однако мысли были ясными и холодными, как лед на плаву в морях у побережья Туле. Он бросил взгляд на человека в кольчуге — тот корчился, стонал и харкал кровью. — Пойдем отсюда! Прежде чем явится еще кто-нибудь…
Он отшвырнул меч, теперь уже бесполезный, который мог бы только послужить уликой против них.
— Куда пойдем? На постоялый двор?
— Никоим образом. — Кадок поспешил прочь. Дыхание вернулось к нему, пульс замедлился. — Эти трое поджидали меня, именно меня. Значит, им было известно, как я пойду и где остановился. Кто бы ни подослал их, он не успокоится и предпримет новую попытку.
— Мне подумалось, что неплохо пойти за тобой и последить, чтоб чего не случилось. Ты ж оставил у этого сукина сына в Фанаре целое состояние.
— Не могу похвастаться своим остроумием, — сказал Кадок мрачно. — Ты сегодня показал куда больше сообразительности, чем я.
— Ха, так ты же влюблен. Хуже, чем пьяный. Куда мы все-таки идем? Думаю, на главных улицах бояться нечего. Может, удастся достучаться в какую-нибудь другую гостиницу. Если ты без денег, то у меня еще кое-что осталось.
Кадок покачал головой. Тем временем они выбрались на главную улицу, хоть сейчас, при лунном свете, она казалась тусклой и безлюдной.
— Нет, не годится. Будем бродить крадучись до рассвета, а там смешаемся с толпой тех, кто выходит из города. Это были не просто разбойники и даже не наемные убийцы. Латы и меч. Значит, по крайней мере один из них был имперским солдатом.
5
Всеволод по кличке Толстяк занимал среди русских торговцев видное положение, и в предместье святого Мамо у него был собственный дом. Дом был невелик, но обставлен с варварской пышностью: Всеволод жил здесь, когда наезжал в Константинополь, холостяком или в обществе одной-двух распутниц. Прислуживали ему молодые соотечественники, на которых можно было положиться как на самого себя. А наверху была еще потайная комнатка, о наличии которой догадаешься не вдруг.
Сегодня Всеволод явился под вечер, сжимая в руке кувшин. Седоватая борода ниспадала на брюхо, выпирающее из-под расшитого кафтана.
— Принес вам вино, — возвестил он. — Дешевое, зато много. Нынче вам и понадобится много, а на тонкий вкус наплевать. Держи…
Он сунул кувшин Кадоку. Тот встал, не обращая внимания на жест хозяина, а кувшин принял Руфус и опрокинул себе в рот. Перед тем Руфус проспал изрядное число часов, в то время как Кадок беспокойно вышагивал меж голых стен или упорно смотрел за окно, на Золотой Рог и бесчисленные городские купола на другой его стороне.
— Ну и что удалось узнать, Всеволод Изяславич? — спросил Кадок без выражения. Как и Всеволод, он говорил по-русски.
Торговец грузно опустился на кровать, отозвавшуюся на это громким скрипом, и оповестил басом:
— Плохие новости. Я ходил к лавке Петроса Симонидиса, и там поставлены стражники. Пришлось потратиться, чтоб они согласились отвечать честно, только им и самим ничего толком не известно. Они знают одно: Петрос арестован, и его допрашивают. — Шумный вздох, как порыв степного ветра. — Если его не отпустят, это, ей-ей, самый ловкий грабеж, какой я когда-либо видел. Милосердные святые, как теперь бедному старику заработать на кусок хлеба для жены и детей!
