Я не из тех, кто предпочитает рассказывать о таком во всех подробностях. Скажу лишь, что он не был со мной ни груб, ни жесток, как можно было ожидать. И делал все от него зависевшее, чтобы я тоже получила удовольствие.
Но он по-прежнему не разговаривал со мной.
А под утро ушел.
Стук разбудил меня. Значит, не он, кто-то другой, без ключа. Наверное, Мойра или госпожа Риллент…
Это была Мойра. Она принесла воду для умывания (усвоила, наконец, что умываться нужно каждый день) и сообщила:
— Хозяин велел, чтоб вы, как оденетесь, шли к нему. — Ей явно хотелось поболтать со мной, может быть, рассказать, как отважно защитил ее вчера Малхира, но она почему-то не решилась. Вероятно, вид у меня был не располагающий к разговорам.
Я подошла к окну. После дождя небо было вновь ясное и синее, и день обещал быть не таким удушающе жарким, как предыдущий. Повернувшись, я почувствовала под босой ступней что-то холодное и жесткое, и наклонилось, чтобы посмотреть.
Мой перстень лежал на ковре. Когда я подняла его, то увидела, что цепочка порвана. Решительно не везет мне с этим кольцом. Или кольцу — со мной.
Я повертела перстень в пальцах, не зная, куда его деть.
— Господин велел забрать драгоценности? — спросила я Мойру.
— Нет, ничего такого он не говорил, — недоуменно произнесла служанка.
— Хорошо. — Я убрала перстень в шкатулку.
Ничего из новых нарядов я надевать не стала. «Поиграла, и хватит…. « Тальви сказал это по другому поводу, мог бы повторить и сейчас. В одной мерзкой старой сказке, когда муж выгоняет благородную жену ни за что ни про что из дому, то она просит его об единственной милости — он-де от родителей взял ее в одной сорочке, пусть позволит уйти в каком-никаком, а платье. Я была в худшем положении. У меня в этом замке даже сорочки своей не было. Даже ту мужскую одежду, что я носила в поездках и привыкла считать своей, я получила здесь. Правда, никто еще не сказал, что меня выгоняют.
Я облеклась в платье, выданное мне госпожой Риллент в первый день моего пребывания в замке, и старые башмаки. И направилась к Тальви.
На душе у меня было так смутно, как еще ни разу за последние месяцы. Я не представляла, чего ждать от предстоящего разговора. Вполне вероятно, что, получив последнее доказательство своей власти надо мной, Тальви скажет, что я могу направляться вон. И может, я бы даже это предпочла — в сорочке или без. Но я сомневалась, что он так поступит. Он говорил: «Служба твоя окончится, когда ты сама почувствуешь, что долг выполнен».
Я этого не чувствовала.
Мойра препроводила меня к кабинету, откуда два дня назад — всего два дня! — госпожа Риллент выводила меня, как больную, и Мойра это видела. Но сейчас было утро, а не вечер, окно в кабинете, залитом солнцем, распахнуто настежь, и ничто, казалось бы, не напоминало о том бредовом происшествии.
Но резной костяной ларец стоял на столе. Закрытый. И рядом лежали два манускрипта. «Хроника утерянных лет» и «Истинные сокровища Севера».
Тальви сидел в кресле, в том, куда усадил меня после обморока — или припадка, или что там это было. Он не поздоровался (я не припомнила, впрочем, чтоб он когда-либо здоровался или прощался со мной), просто сказал:
— Пришло время нам с тобой поговорить. И лучше сядь, потому что разговор будет долгий.
А вот сесть он мне предложил впервые. И даже заранее озаботился, чтоб сюда принесли еще одно кресло. Во всяком случае, я не заметила, чтоб в прошлый раз оно здесь было.
Но Тальви снова умолк, встал и отошел к окну, возможно собираясь с мыслями. В тот миг мне показалось, будто мы находимся не в кабинете, а в номере «Белого оленя», и за окном качаются ветки яблони. Полтора месяца не прошло, я только что с эшафота, и чужой, незнакомый человек стоит передо мной.
Но я не собиралась мучаться больше того, что мне отмерено. Поэтому, против обыкновения, решила подтолкнуть беседу.
— Ты хочешь рассказать мне, зачем я тебе на самом деле нужна.
— Да. Я выжидал, потому что должен был проверить тебя. Убедиться, что я не ошибся. А все остальное — так, побочные развлечения.
Я не спросила, входила ли в число побочных развлечений и нынешняя ночь. Спросила:
— Проверить — на что? Убедиться — в чем? Он отошел от окна, кивнул в сторону ларца и рукописей.
— Это ты считаешь проверкой? Подсунуть мне бредовые сочинения, от которых я сама начала бредить наяву? Ты в своем уме?
— Ты сама не веришь в то, что говоришь. Он был прав. Я не верила. Но я обязана была счесть его безумцем, чтобы не считать сумасшедшей себя.
— Сейчас ты начнешь доказывать, что твои видения — всего лишь следствие тюремного заключения и несостоявшейся казни, из-за чего твои нервы пришли в расстройство…
Он произнес это с такой издевкой, что у меня сами собой сжались кулаки. Ей-богу, в присутствии Тальви я впервые в жизни взаправду ощутила, что нервы у меня есть. Но ни тюрьма, ни плаха в этом не виноваты.
— У меня не бывает видений.
— Неправда. Точнее, не совсем правда. Я уже говорил тебе — это не видения. Это воспоминания.
— Этого никогда не было!
— Было. Но не с тобой.
— Времени не существует… — Я засмеялась. — Только не убеждай меня, что все написанное здесь, — я указала на «Хронику… «, — святая истина.
— Не все. — Он стал убийственно серьезен. — Взгляды автора отличаются пристрастностью и односторонностью. К тому же его слишком занимали карнионцы, эрды и прочая древняя рухлядь. Но кое-что он безусловно знал.
— Про иные миры?
— Иные миры существуют. И наиболее часто они соприкасались с данным там, где здесь описано.
— В Открытых землях? Где сплошные шахты, рудники и мануфактуры? Лучше места не нашлось?
— «Хроника… « написана тогда, когда ни рудников, ни мануфактур не было. А повествует о временах еще более отдаленных. Разумеется, если признать, что времена прошлые, настоящие и будущие существуют хотя бы условно.
— В каком университете ты набрался таких исключительных знаний? В Тримейнском? В Скельском? А может, за границу ездил, в Оксфорд или Саламанку?
— Перестань болтать. Истерики и кривляние тебе не к лицу. И слушай. То, что я знаю, — я знаю. — Он сделал паузу. — Я не слышал, удавалось ли кому-нибудь перейти из этого мира в сопредельный. Но мне известен обратный пример Несколько жителей такого чуждою мира были приговорены к изгнанию по причинам, которые здесь роли не играют. К изгнанию в этот мир. По здешнему счету это было около двухсот лет назад.
— Чудовища из морских глубин и темных пещер…
— Нет. По виду они не отличались от людей. И я велел не перебивать меня. — Он немного помолчал, потом продолжил: — Вообще-то они превосходили людей, ибо обладали качествами, которых люди лишены. Судьи, изгнавшие их, желали им наказания, а не гибели. В этом мире они способны были выжить и даже возвыситься, но он был для них местом бессрочной ссылки. Правда, их потомкам при определенных условиях было разрешено вернуться.
