Если Расколотая Гора в чем и не сомневался, так это в том, что к ужину и духу его в Нинго не будет.
Монах разжал свою мертвую хватку и быстро пошел прочь.
Зеваки смотрели ему вслед и ругали преподобного за то, что сам подставил отрока, а теперь еще и хватает порядочных людей за горло; чародея ругали за оборванный на самом интересном трюк, себя же хвалили за проницательность – никто и не подумал платить Расколотой Горе до окончания зрелища, чем все и были весьма довольны.
Стоявший у западного угла харчевни Змееныш Цай тоже был доволен.
Преподобный Бань очень вовремя решил пошутить, забыв, что у каждой шутки есть вторая, шершавая половинка.
До ужина у лазутчика жизни оставалась уйма времени.
За две недели с лишним, в течение которых монах из тайной службы и Змееныш Цай двигались через провинцию Хэнань, от обители близ горы Сун к Нинго, – за это время лазутчик жизни понял одну очень простую истину.
Он понял, что преподобный Бань – самый опасный человек из всех, когда-либо попадавшихся Змеенышу на пути.
Лазутчик мог утешаться только тем, что он и сам далеко не подарок Яшмового Владыки.
Весь первый день они молчали и шли.
Ночью Змееныш встал – остановились они на небольшой почтовой станции – и нарочито шумно отправился во двор, незаметно прихватив мешочек со снадобьями. К счастью, во дворе оказался укромный закуток, между коновязью и амбаром, так что лазутчик сумел наскоро проделать все необходимые для себя действия и так же шумно вернуться в отведенную им комнатушку.
Он ожидал недовольного ворчания, вопросов относительно того, куда это он шляется на ночь глядя; он ожидал попыток со стороны Баня исподтишка понаблюдать за ним…
Ничего подобного.
Преподобный Бань даже не проснулся.
Весь второй день они молчали и шли.
Весь третий – тоже.
К концу недели их согласились подвезти купцы из Синьганского уезда, везущие в Нинго шелк и ароматные притирания в надежде на хорошие барыши.
– Наставник, – спросил Змееныш со всей наивностью, на какую был способен, присев на край повозки рядом с преподобным Банем, – а когда вы будете меня учить?
Монах ничего не ответил.
А к вечеру неожиданно сказал:
– Когда патриарх Бодхидхарма решил покинуть обитель…
Когда после многих лет, проведенных в Шаолиньской обители, Бодхидхарма решил покинуть Поднебесную, он перед уходом собрал вокруг лучших учеников, дабы выяснить: что же они поняли, учась у него?
Первый ученик сказал:
– Истина находится вне «да» и «нет»; утверждение или отрицание – лишь путь для истины.
Учитель кивнул и ответил:
– У тебя моя кожа.
Второй ученик сказал:
– Истина подобна взгляду подвижника Ананды на Землю Будды – он увидел ее однажды и навеки.
Учитель кивнул и ответил:
– У тебя моя плоть.
Третий ученик сказал:
– Истина лежит вне вещей и реальности, ибо они лишь затемняют ее. Лишь дух есть подлинная истина и реальность.
Учитель кивнул и ответил:
– У тебя мои кости.
И наконец последний ученик поклонился Бодхидхарме, улыбнулся и промолчал.
Учитель улыбнулся в ответ и и сказал:
– У тебя моя суть.
…И до темноты преподобный Бань опять не произнес ни единого слова.
А Змееныш думал, что сегодня он узнал про учение Чань больше, чем за всю свою жизнь. Лазутчик никогда не отличался религиозным подвижничеством: с людьми Дао он был даосом, с людьми Будды говорил о прозрении, кланялся и слушал высокомудрые рассуждения последователей Кун-цзы, с крестьянами и простолюдинами возносил мольбы Старцу Шоусину или персиковой метелкой гонял духа морового поветрия – но это была просто смена окраски, как у древесной пучеглазой ящерки.
Истина в молчании, потому что слова…
Всего лишь слова.
Костыли духа.
И та истина, за которой Змееныш явился в обитель; истина о мертвых руках с тигром и драконом, истина о запредельном и нереальном тоже лежит в молчании – в том, о чем не говорят.
И, возможно, даже успели позабыть.
Тайна нелепых поступков и трупных пятен вполне способна уходить корнями в почти тысячелетнее прошлое, когда Бородатый Варвар делал Шаолинь тем, чем монастырь стал; когда учил не доверять словам и знакам, а доверять своему сердцу и «рукам восемнадцати архатов»; когда на предплечьях впервые выжигалось клеймо тигра и дракона, а лихие люди Хэнаня стали предпочитать встречу с отрядом вооруженных стражников встрече с монахом малоизвестной в то время обители; и, наконец, когда тогдашний Сын Неба, прослышав о смерти патриарха, самонадеянно велел раскопать его могилу и вскрыть гроб, но там оказалась всего лишь старая сандалия.
Где окончил свои дни Бородатый Варвар, неукротимый Бодхидхарма, ревностный Пути Дамо, сын раджи Сугандхи?
В Гималаях, где его видели едущим верхом на тигре?
В Стране Восходящего Солнца, где его встречали одиноко бредущим по дороге?
У диких вьетов, уверявших, что именно у них не раз появлялся Святой-в-одной-сандалии?
Какая разница…
«Может, это и есть прозрение?» – подумалось Змеенышу.
– Ты крепче, чем я ожидал, – неожиданно произнес преподобный Бань, одновременно принюхиваясь к просачивавшемуся сквозь ткань аромату притираний. – Девять из десяти юношей твоего возраста и телосложения еще в первый день к вечеру стали бы спотыкаться и на следующее утро запросили бы пощады. Это хорошо.
Повозка остановилась, и преподобный Бань пошел к хозяину постоялого двора договариваться о ночлеге.
А Змееныш смотрел ему вслед и понимал, что видит самого опасного человека своей жизни.
Наутро монах, не вставая с узенькой лежанки, метнул в голову поднявшегося Змееныша сразу две тапки.
И обе попали.
Преподобный Бань остался очень недоволен. В отличие от лазутчика, у которого были причины гордиться собой: тапки мелькнули в воздухе так внезапно и стремительно, что стоило большого труда ухватить за уздечку естественный, нутряной порыв и не дать руке отбить первую тапку, а телу – уклониться от второй. Пусть уж лучше монах будет недоволен, чем задает вопросы: отчего бы это его юный и самый безобидный из всех иноков спутник крепок телом и быстр движением?
У Змееныша был заготовлен ответ и на этот случай, но уж лучше обойтись без него.
Весь дальнейший путь, до самого Нинго, монах учил Змееныша дышать.
Только дышать, не заикаясь об основах Учения или о двенадцати канонических стойках, столь любимых патриархом и наставником Лю. Дышать беззвучно, воображая серебряную трубку вместо гортани; дышать шумно, подобно морскому прибою; дышать, раздувая живот при вдохе и опуская грудь при выдохе; протяжно кричать – купцы, правда, быстренько попросили это прекратить, потому что лошади пугаются; дышать медленно, дышать резко, задерживая вдох, ускоряя выдох, делая паузу в самых неподходящих местах, дышать, дышать, дышать…
