Мутный жёлтый свет пробивался сквозь веки, споря с зелёными фосфоресцирующими пятнами, плавно перетекающими под веками. И голоса… Нет, не Голос Свыше, шелестящий и бесплотный — грубые человечьи голоса, как из бочки.
— … А я вам говорю, ни черта этому молодцу не сделается. Уж я знаю этих люггеров — их успокоит только хорошая верёвка, живучи, как кошки.
— Стоило вытаскивать его из воды, господин капитан…
— Ну, во-первых, он сам выполз, а во-вторых, решать не мне и не вам, доктор. Доложим господину фогту, это его дело.
Чьи-то пальцы пощупали Первея.
— Крепкий малый. Его не повесят?
— Не думаю. Сейчас как раз идёт большой набор на королевские галеры. Самая работёнка для люггера!
Грубый смех. Первей сделал над собой усилие и открыл глаза. Масляный светильник чадил и вонял, почти не давая света, и всё, что удалось увидеть — два расплывчатых светлых пятна…
— Ого, наш молодец открыл глаза. А вы сомневались…
И снова тьма навалилась на рыцаря своим мягким щекочущим брюхом…
* * *
«Родная, отзовись»
«Да, мой милый»
«Я чуть не утоп, слушай»
Шелестящий вздох.
«Прости меня. Простишь?»
«Уже простил. Скажи только, за что»
«Я плохо веду тебя. Да, я тебя то и дело подставляю»
«Пустяки. Сама подставляешь, сама и вытаскиваешь»
Пауза.
«Теперь тебе будет трудно. Тебя направят на галеру»
«Так я и пошёл»
Снова шелестящий вздох.
«Ты пойдёшь. Так надо, мой родной. Эта галера пойдёт в Эдинбург, имея на борту важного посла. Ты доберёшься почти до места уже через восемь дней, это самый быстрый и надёжный вариант»
Первей помолчал.
«Ты уверена, что мне следует добираться до цели именно в кандалах?»
«Не уверена. Знал бы ты, как мне тяжело!»
Рыцарь вдруг засмеялся.
«Ладно, Родная. В конце концов, восемь дней — не восемь лет. Потерпим!»
* * *
Солнце вставало нехотя, будто бы зябко поёживаясь, и впереди людей тянулись длиннейшие, чуть ли не бесконечные тени. Тени уже почти дотянулись до каменной башни, ворота которой вот-вот со скрежетом отворятся, начиная новый трудовой день.
— Эй, вы, свиное отродье! Шевелите костями! — надсмотрщик угрожающе щёлкнул бичом.
Звеня кандалами, колонна невольников продвигалась к городу Треллеборгу, что означает «город рабов». Да, именно здесь в старину викинги продавали свою двуногую добычу.
«Родная, отзовись»
«Да, мой милый»
«Ага, сразу «милый». Упекла на каторгу…»
«Ну родной мой, ну потерпи, ну я и так себя исказнила»
«Ладно, к делу. Что делать дальше?»
«Значит, так. Сейчас вас накормят… если это можно назвать едой. А потом придёт «покупатель», отбирающий гребцов для галер. Вообще-то туда сейчас берут всех подряд, но как сделать так, чтобы тебя сразу взяли именно на ту галеру… подумать надо»
* * *
— Меня не интересуют их моральные качества, ясно? Мне надо набрать сотню здоровенных парней, причём немедленно!
«Покупатель»-отборщик прохаживался между каторжниками, не стесняясь щупал мускулы, кое-кому заглядывал в рот. За ним следовал надсмотрщик, придавший своей свирепой морде почтительность. Кругом стражники в латах. Тычок пальцем, взмах плетью — и ещё один рекрут-гребец выдернут из строя. Рыцарь вздрогнул, когда отборщик ощупал его руки.
— Ты! Вышел из строя!
Закончив сортировку, «покупатель» обратился к отобранным.
— Почтенные господа! — стражники заржали. — Вам оказана великая честь: вы приняты на службу Его Королевского Величества. Сейчас вас накормят от пуза, а после обеда вы отправитесь в небольшую прогулку до Мальмё, где вас уже ждёт не дождётся флот Его Величества. Стража, загоните почтенных господ в их стойла! — стражники снова заржали.
Оказавшись наконец на грубо отёсанных нарах, Первей вытянулся, насколько это позволяли кандалы (каждого из узников приковали к железному кольцу).
«Родная, ты довольна?»
Шелестящий бесплотный плач.
«Ну ты чего? Родная, я пошутил!»
«Та девчонка, Яна, права тысячу раз. Над тобой измываются всякие ублюдки, а я не в силах тебе помочь. И всё из-за меня!»
«Ну перестань, не плач. Ты у меня такая умница! Что случилось, в конце-то концов? Я жив-здоров, еду в Эдинбург за казённый счёт. Но главное — я люблю тебя»
«Даже после этого?»
«Даже после всего. И знаешь, о чём я сейчас мечтаю?»
«О чём?»
«Вот настанет день нашей свадьбы. И вечером ты придёшь в нашу спальню, вся в белом…»
«Непременно в белом?»
«Непременно. Не перебивай мои гениальные мысли! Значит, придёшь, снимешь с мужа — меня то есть — сапоги…»
«Ого!»
«Да, примерно так. И я скажу тебе одно слово…»
Первей выдержал паузу.
«Какое слово?»
«А как ты мне тогда, на люгге: «Раздевайся!!!»»
Бесплотный шелестящий смех, не умолкающий долго-долго.
«Нет, ты совершенно невозможен»
* * *
Волны Северного моря оказались ничуть не меньше балтийских, а вернее всего ещё больше. Впрочем, это были лишь догадки Первея, основанные на внутренних ощущениях, исходящих из области желудка, так как видеть море из трюма галеры оказалось невозможно. Сотня каторжников, прикованных к скамьям — по паре на одно весло — стонала и кряхтела, и точно так же стонал и кряхтел весь корабль. Счастье ещё, что дул свирепый норд-ост, и корабль шёл под парусом, как птица, так что в услугах гребцов пока не было нужды. Рыцарь молился в душе, чтобы ветер не переменился на западный, и похоже, молился об этом не он один.
Всё прошло, как и предсказывал Голос. После обеда отобранным каторжникам выдали деревянные башмаки, набитые ветошью — неслыханная роскошь! — выгнали наружу и построили в колонну, и скованные длинной цепью узники двинулись в путь, сопровождаемые щёлканьем бичей конных стражников. Ночевали каторжники в каком-то длинном крепком сарае, при свете факелов и под неусыпным надзором многочисленной стражи, так что попыток побега или бунта не было. На рассвете кандальников опять покормили какой-то бурдой, и вновь погнали по грязной, ослизлой дороге. Дул холодный восточный ветер, промозглая сырость пробирала до костей, и грубая полосатая роба из толстой дерюги казалась сшитой из рыбьей кожи. А к вечеру второго дня впереди показались очертания Мальмё.
Уже в темноте каторжников загнали в какой-то подвал, добротный, каменный, с железными решётками на окнах-отдушинах и окованными железом дверями. И только утром, когда рассвело, их погнали в порт, где на свинцовой воде уже ожидала длинная узкая галера. На пирсе у них отобрали башмаки — зачем башмаки гребцам? — и стали заводить в трюм, снимая с длинной цепи попарно, как рыбу с кукана. Внутри галеры уже глухо звенело железо — гребцов приковывали к скамьям.
