Ольга Громыко - Цветок камалейника

Йер открыл клетку и, загнав голубя в угол, сгреб в горсть. Символ супружеской любви злобно клюнул его в палец. Он не ел с вечера, и ему чхать было на Архайнову серьгу.

Приближенный, беззвучно скривившись, поскорее вытащил сизаря из клетки и переложил в другую руку, лапками кверху. Он мог заставить проклятую птицу издохнуть на лету, но не послушно сесть к нему на палец. Интересно, как это удается жрецам? Перед ними любая тварь хвостом виляет, причем безо всяких ирн.

Пришлось ограничиться вырванным из хвоста пером. Когда Архайн вернется в храм, он прикажет, чтобы ему подали этого гада на завтрак, тушенного в белом вине. Будем надеяться, к этому времени перо не отрастет.

Перевернутый голубь слегка одурел и безропотно позволил привязать к красной лапке свернутую в трубочку записку. Новости, конечно, не ахти, но, по крайней мере, удалось отсечь кусок Царствия, где Твари точно не было. Теперь главное туда ее не пустить, чем и должны заняться получатели.

— Лети, паршивец. — Йер высоко подбросил птицу, хотя куда охотнее наподдал бы ей ногой.

Голубь, очнувшись, суматошно затрепыхал крыльями, описал круг над двором, и на плечо Архайну прощально шлепнулось черно-белое напутствие. Среди простого народа оно считалось знаком благоволения самого Двуединого, но йер его не оценил — в отличие от сдавленно хрюкающего обережника. Не удержалась от улыбки и проходящая мимо забора девушка с корзинкой.

Архайн улыбнулся в ответ и поманил ее пальцем. Девичье личико выбелило тихой паникой, но селищанка покорно открыла калитку и подошла к йеру. Тот оценивающе провел ладонью по нежной щечке, а от нее вниз по горлу, к острому уголку выреза. Отвар ринны, «мужского корешка», который Архайн выпил перед «манком» — желание вместо любви, ненависть вместо страсти, холодный расчет вместо преданности, — все еще давал о себе знать.

Девушка задрожала, в уголках глаз набухли слезинки, но она так и не произнесла ни слова — даже когда руки йера безжалостно рванули с ее плеч праздничное, вышитое и надетое для жениха платье.

Отказать Приближенному не смеет никто. А пребывает ли с ним в этот момент Двуединый — узнать невозможно…

В жизни Джая наступила если не белая полоса, то серая — дорога, совпавшая с указанным лозой направлением. Идти по ней было куда легче, чем по кочковатому дикоцветью, да и холмы сгладились. А когда странников нагнал обоз с пшеницей, парень решил, что Двуединый наконец-то раскаялся и жаждет загладить вину. За несколько бусин ЭрТар выторговал у возниц разрешение прилечь на мешках, а там и вздремнуть. Жрец заявил, что выспался, на многократные просьбы-угрозы «ты ж гляди не улизни без нас!» только пожимая плечами: мол, как получится. Горец, не полагаясь на сии сомнительные телодвижения, что-то нашептал вознице и сунул ему еще одну бусину. Брента это не шибко обрадовало. Он взобрался на верхний мешок и нахохлился там, как издыхающая курица. Связать патлы в хвостик ему никто не посоветовал, а сам он до этого не додумался.

Долго глядеть на «жертву птичьего мора» парням не пришлось — сон сморил их сразу и накрепко.

Совершенно прямых дорог не бывает, им мешают то лески, то болотца в низинах, а иногда они извиваются словно бы просто для красоты (на самом же деле у поворота когда-то стояла едальня или колодец). Но возы двигались быстрее пешего человека, наверстывая потраченное на выбрыки дороги время, и Брента это вполне устраивало. Если йеры планомерно обшаривали Царствие от края до края, все туже затягивая удавку, то жрец сделал ставку на удачу. У него осталось всего четыре дня. Может, пять.

Мысли о шестом он старательно отгонял.

Мужчина перевел глаза на спящую парочку. Забавно. Такие разные ребята — и одинаково сильное, аж искрящееся для посвященного взгляда, жреческое начало. Один — явный «шип», второй, несмотря на внешнюю браваду, «корень», а то и «цветок». Месяц-другой подготовки, и они отлично влились бы в Лозу.

Но времени нет — а значит, и нечего парить им мозги.

ЭрТар проснулся от жары: стоящее в зените солнце как будто уставилось прямо на воз, проверяя, сколько людишки продержатся. Силуэт злосчастной «куры» исчез с мешков. Теперь там величественно, как гривастый кот на старинной фреске, возлежал Тишш.

Горец поспешно ткнул обережника локтем и привстал, но тревога оказалась зряшной: пересевший на облучок Брент мирно беседовал с возницей. Причем не о каких-то там Тварях, а о земледелии. Говорил в основном возница, жрец только подкидывал вопросы — совершенно, с точки зрения парней, пустые: почем нынче пшеница, хорошо ли взялись весенние ирны, какой обмолот ожидается. Самое удивительное, что Брент, похоже, действительно в этом разбирался. Даже посоветовал какую-то ерунду, всерьез заинтересовавшую селищанина.

Встревать в разговор парни не стали. За полдня они прекрасно выспались и теперь с любопытством озирались по сторонам. Здесь холмов не было вообще, ровная как ладошка местность просматривалась от горизонта до горизонта. Вдоль обоих тянулся лес — справа отдельными кусками, слева сплошняком, размытый сизой дымкой. Впереди поблескивало озеро, тоже наполовину отороченное деревьями, а рядом с ним раскинулось не то крупное селище, не то маленький городок.

— А вот и Иггросельц, — равнодушно бросил возница. — Эх, выходит, к вечеру только-только к Приграничью подъедем, а там по потемкам делать нечего. Придется в Маковиках заночевать.

— В город заезжать будете? — Брент разглядел сдвоенную макушку храма и поморщился.

— На кой он нам, и так в срок не укладываемся. Обогнем с запада. Вас где высадить?

— Не йеры, спрыгнем, — сухо улыбнулся жрец и, дождавшись развилки, соскочил на землю. — Спасибо!

— Иггр в помощь! — благодушно пожелал возница, передвигаясь на середину облучка.

Парни похватали пожитки и последовали за жрецом.

— Тишш!

Корлисс лениво дернул ухом и отвернулся. Горец, зная шкодливую натуру кошака, настаивать не стал. Сладко потянулся, поскреб подбородок, заросший чисто-черной, без белых полосок, щетиной.

— А волосы у тебя настоящие или крашеные? — заинтересовался обережник.

— Почаще куриным пометом смазывай — и у тебя такие будут, — огрызнулся ЭрТар. Каждый равнинник как будто полагал святым долгом задать горцу этот дурацкий вопрос; даже удивительно, что белобрысый так долго держался.