— Великий князь! — закричал во всю глотку Никита. — Мы от Добрыни с вестями, а нас пущать не хотят!
Владимир властно взмахнул рукой, и братья Эйты мгновенно убрали копья. Никита не удержался и показал стражам язык. Друзья быстро поднялись на крыльцо.
— Вот! — Морозко протянул князю кусок бересты. — Больше писать не на чем было!
Владимир быстро пробежался глазами послание, лишь изредка покачивая головой.
— Да! Плохи дела! — сказал он, задумавшись.
Затем подозвал к себе Претича, топтавшегося рядом. Коротко пояснил ситуацию. Претич кивнул головой и исчез. Князь, оторвавшись, наконец, от своих дум, с интересом вгляделся в лица парней.
— Постой! Не ты ли Кожемяка, купца Кожема младшой сын? — спросил он Никиту.
— Да, — расплылся в улыбке Кожемяка — то, что князь узнал его, было большой честью.
— Живой значит, здоровый? Обобрали, наверное? — участливо поинтересовался князь.
— Обобрали, но не в Царьграде, а здесь на Руси, — мрачно подтвердил Никита. — А в Царьграде в рабство продали!
Владимир потемнел лицом:
— Ромеи давно плюют на все наши договоры! Придется им напомнить! — сказал он зло. — Но сначала у себя порядок навести надобно! Грабят средь бела дня! А ты, бегом домой! Отец твой уже походом в Царьград собрался! Воев нанимает! Иди, обрадуй старика!
— Это я мигом! — просиял Никита.
— Постой, — остановил друзей князь, — дружок твой мне тоже знаком!
Морозко вышел вперед, чуть склонил голову в знак уважения.
— Как — же, — вспомнил Владимир, — Морозко! Надумал в дружину?
Парень отрицательно мотнул головой.
— К Белояну?
Морозко опять покачал головой.
— А чего в Киеве делаешь? — спросил князь.
— Со мной он, великий князь, я его в гости к себе пригласил! — вступился за друга Никита.
— В гости говоришь, — задумчиво произнёс князь, — это дело хорошее! Когда гость с понятием! — друзья поняли, что князь говорит о Дюке. — Спасибо за весть от Добрыни! А теперь идите, у меня дел невпроворот! — князь повелительно махнул рукой.
Друзья спустились с крыльца и подошли к Ругеру, держащему коней в поводу.
Никита вскочил в седло.
— Домой! — прокричал он, пришпоривая коня. — Не отставайте!
Словно на крыльях мчался Кожемяка к родному дому. Никита погонял коня, не обращая внимания на брань, несущуюся вслед. За очередным поворотом он чуть не сшиб наземь крепкого молодого парня. Паренёк оказался не из трусливых: крепкой мозолистой рукой он схватил повод, остановив на скаку взмыленного коня.
— С ума сошел?! — крикнул он возбужденному Никите. — Куды прешь?
— Да пошел ты! — крикнул Кожемяка, пытаясь оттолкнуть прохожего.
Но, приглядевшись, радостно воскликнул:
— Милонег!
Парень, которого Никита назвал Милонегом исподлобья посмотрел на седока. Но через мгновение его лицо расплылось в улыбке:
— Никита? Живой?
— А то? — Кожемяка спрыгнул с коня, и они обнялись как старые приятели. Милонег был внуком Людоты — лучшего кузнеца в Киеве, а может и на всей Руси. Отец Кожемяки, также как и дед Милонега, был вхож в княжий терем. Мастера на Руси всегда были в почете. На княжьем дворе Никита и познакомился с Милонегом. В тот день, разговорившись в ожидании отцов, друзья поняли, что у них много общего. Никита с раннего детства был приучен к тяжелому труду. Милонег сутками торчал в кузне, перенимая у деда секреты мастерства. Никита мял кожи, Милонег махал пудовым молотом. На пустые детские забавы времени у них не оставалось. Это обстоятельство сблизило ребят: они подружились. Годы бежали, ребята росли. Тяжелый труд шел им на пользу. И вскоре не было на подоле кулачных бойцов сильнее, чем Милонег с Никитой. Лишь друг с другом они никогда не вступали в единоборство. И влюбиться их тоже угораздило в одну девчонку, Ладу. Но тогда Никита понял, что он лишний. И не стал мешать счастью друга. И в Царьград Кожемяка попросту сбежал, пытаясь избавиться от душевной боли. И вот после долгой разлуки друзья наконец встретились.
— А уж думал, ты того…, - смущенно проговорил Милонег.
— Да ладно тебе! — оборвал его на полуслове Никита. — Заходи лучше вечером ко мне. И Ладу прихвати. Отметим возвращение. А сейчас извини, домой спешу — стариков не терпится обнять!
Они пожали друг другу руки.
— Ну, ты не теряйся, Милонег! — крикнул на прощание Кожемяка.
— Так не я же теряюсь! — ответил вдогонку Милонег, но Никита его уже не слышал.
Вот и родные ворота. С трепетом толкнул Никита массивную створку. Дверь тихо отрылась: смазана на совесть, никакого скрипа, отец за этим всегда следит. Даже сейчас… На освещенном утренним солнцем дворе уже суетились люди: каждый на своем месте, каждый при деле.
— А ну, посторонись! — крикнул Кожемяке бородатый мужик, нагруженный стопкой свежевыделанных кож. — Ходют тут всякие, работать меша…, - не договорив, он поперхнулся, уставился на Никиту, словно на выходца с того света. Мужик пялился на Никиту покуда не споткнулся и не выронил из рук стопку кож.
— Жмых! Ты чего? — расхохотался Кожемяка. — Живой я! Вернулся!
— Жмых! — послышался из глубины двора сердитый голос. — Ты чего это расселся в пыли? И кожи бросил! Под ноги опять не смотришь?
Жмых лишь молча показал трясущейся рукой на стоящего воротах Кожемяку.
— Ну, чего размахался своими заготовками? По-людски сказать не можешь? Кто пришел-то?
Солнце светило Никите в спину, оставив его лицо в тени. Старик, прищурившись, долго вглядывался в лицо гостя, пытаясь его узнать, но из-за слепящего солнца ему этого не удалось.
— Здрав будь, добрый человек! — поприветствовал старик незнакомца. — По делу, али как?
— Отец! — выдохнул Кожемяка.
— Никита? — вздрогнул старик, узнав голос сына.
— Я, батя, я! — тихо сказал Кожемяка.
— Сынок! — голос старика задрожал, на глаза навернулись слезы. — Живой!
Кожемяка бросился к отцу, обнял его и оторвал от земли.
— Живой я, батя, живой! Не гневайся, товар я потерял, людей верных тоже не сберёг…, - он осторожно поставил отца на землю и бросился ему в ноги.
— Виноват, я…, - от волнения горло перехватило, и все слова куда-то разбежались из головы.
— Шут с ним, с товаром! — в сердцах крикнул отец, поднимая сына на ноги. — Ты для меня дороже любого товара, любых денег! Людей жалко, но такова жизнь!
— Бать, по Твердиле надо тризну достойную справить! Он мне жизнь столько раз спасал, что и…
Никита отвернулся, украдкой смахивая набежавшую слезу.
— Сынок! — старик с любовью посмотрел на возмужавшего сына, прижал его к груди.
