Иноходец до сих пор злится из-за приговора, предательство Спрута его и то не переубедило. Что ж, Повелителю Молний остается лишь завидовать – неприятные решения за него принимает сюзерен, Эпинэ только исполняет. Попробовал бы он выбрать между чистой совестью и Талигойей!
Создавшие Кэртиану боги заповедовали своим избранникам в том числе и жестокость. Пока эти заветы выполнялись, Золотая Анаксия существовала. Как только на смену неприятному долгу пришел сладенький эсператистский обман, государство рухнуло. Нельзя, делая по-настоящему великое дело, остаться незапятнанным. Ворон, как ни странно, это понял; Эпинэ, Катарина, даже отец – нет.
– Сын мой, вы еще здесь?
Дикон кинулся наперерез вышедшему наконец врачу, опасаясь, что тот уйдет, но человек с голубем на груди с готовностью остановился. Вблизи он напоминал растолстевшего Вейзеля и был столь же хмур.
– Я против продолжения взволновавшего госпожу Оллар разговора, – без обиняков объявил он. – Я надеялся, что вы ушли, так как отказывать больной в ее настойчивой просьбе нежелательно. К сожалению вы здесь, и госпожа Оллар хочет вас видеть. Я даю вам полчаса и ни минутой больше. Если больной вновь станет плохо, это будет на вашей совести.
– Что с ней?
– Главная причина болезни в том, что тело этой женщины уступает по крепости духу, – сварливо объяснил «Вейзель». – Если б госпожа Оллар отбросила мирскую суету, она бы выздоровела. Разумеется, ей пришлось бы до конца дней беречь сердце, но непосредственная опасность бы миновала.
У Катари больное сердце! Он всегда это подозревал…
– Я буду осторожен, – пообещал юноша, но врач уже шествовал к двери. Он сказал, что считал нужным, и не собирался задерживаться.
– Идемте, сударь. – В голосе вышедшей вслед за врачом служанки слышалась откровенная ненависть. К герцогу Окделлу, к Альдо или к мужчинам вообще?
Ведьма переползла две комнаты и постучала в дверь третьей.
– Окделл, – буркнула она, – как вы хотели…
– Пусть войдет.
Катари не лежала, а сидела у столика с зеркалом. Омерзительной серой тряпки на голове и плечах больше не было. Золотились две толстых девических косы, пахло кошачьим корнем и еще какими-то травами.
– Ну вот, – заворчала служанка, – встали… Сказано ж было лежать.
– Иди, Аманда, – устало и холодно велела Катари. Служанка подчинилась, на прощанье одарив Ричарда полным злобы взглядом. – Я знала, что вы еще не ушли, – тихо сказала королева, – и настояла, чтобы вас пустили. Мы вряд ли увидимся снова, поэтому я должна… должна сказать вам правду во имя Эгмонта… Святой Алан, как бы я хотела этого избежать!
– Я все знаю, – тихо сказал Ричард. Он поклялся эру Августу молчать, но заставлять Катари вновь пережить прежний кошмар было бы подлостью. – Я все знаю… Ты вернулась к Ворону, чтобы избавить отца от Багерлее и Занхи. Моя жизнь и моя кровь принадлежат Талигойе и тебе… Но мое сердце… Оно только твое. Навеки…
Он не собирался говорить о любви, но был рад тому, что сказал. Весна несет с собой войну и неизвестность, пусть Катари знает все!
– Не надо, – женщина уронила руки на колени, – не надо, Дикон. Я не хочу ничего слышать… Я не должна.
– Потому что повесился Фердинанд? – резко спросил Ричард. – Он это сделал ради тебя… Он хотел, чтобы ты была свободна и счастлива.
– Не надо, – беспомощно повторила Катари. Неужели эта женщина заставила в едином порыве подняться всю Посольскую палату? Вот это измученное хрупкое существо?
– Ты сделала для них все, что могла, – сказал то, что должен был сказать, Ричард. – И для Оллара, и для Алвы. Тебе не в чем себя упрекнуть.
Она вымученно улыбнулась.
– Ты ошибаешься… Какой глупый разговор, и совсем не о том… Я устала. Я в самом деле устала и забыла, зачем тебе позвала. Позови Аманду и… будь счастлив.
– Я не уйду без ответа! – Вдовий срок для раздумий невелик, а она слишком верит в Создателя…
– Какой может быть ответ? Я могла бы стать твоей матерью… Твоя любовь… твоя настоящая любовь еще заплетает куклам косы.
– Окделлы любят только раз… Я полюбил. Катарина, меня ждет война. Ты права, наша встреча может оказаться последней. Я должен знать правду!
– У нас нет будущего, Дикон. – Руки, мнущие кисти шали, те же руки, ломающие ветку акации. Теперь в них четки. – Нет и не может быть. Есть причина…
– Причина может быть лишь одна – ты меня не любишь.
– Пусть будет так, – печально и безнадежно произнесла женщина, и Ричард понял, что она лжет. – Я тебя не люблю и никогда не любила. Прошу вас, герцог, уходите.
– Это неправда! Неправда…
Катарина не ответила, даже не пошевелилась. Она лгала, в этом не могло быть сомнений. Лгала, потому что не считала себя вправе быть счастливой на могилах Фердинанда и Алвы.
– Не мучай себя. – Второй раз за день Ричард коснулся хрупких пальцев. Женщина вздрогнула, но руку не отняла.
– Ты видел эра Августа? – Она больше не хотела говорить о любви, и Ричард не настаивал. – Он здоров?
– Да. К нему очень хорошо относятся. Он гуляет, ходит в церковь… Он бы тебе рассказал, как по приказу Альдо относятся к узникам. Как в самом деле относятся… Это совсем не то, что ты воображаешь! Не то, что видела ты.
– Может быть… Но Багерлее – это не собственный дом.
– Поговори с Робером. Это из-за него! Он ненавидит эра Августа из-за кольца…
– Из-за кольца? – Светлые глаза недоуменно распахнулись. – При чем здесь кольцо?
– Неважно! – Святой Алан, как он мог забыть, что она ничего не знает. Не знает, что, спасая ее, Повелитель Скал унизился до яда. – Эр Август ошибся, а Робер заупрямился.
– Эпинэ всегда были упрямцами, – слабо улыбнулась Катари, – как и Окделлы… Это их и погубило. Эр Август говорит с тобой обо мне. Будет справедливо, если я расскажу о нем. Кансилльер пытался остановить заговорщиков. Он умный человек, и он сомневался в успехе восстания… К сожалению, послушались не те… Эр Август спас тех, кто хотел спасти себя, а не Талигойю. Придды и другие… Я знала не все, вернее, почти ничего не знала. Со мной никто ни о чем не говорил, пока не пришел эр Август. Он объяснил, что Эпинэ и Окделлы подняли восстание, что это безумие…
– Это не было безумием! Если б Ворон не перешел Ренкваху…
– Агония длилась бы дольше, только и всего… Ты видел Дараму, ты слышал про Фельп, а ведь кэналлийцы не так страшны, как бергеры и ноймары. Приняв помощь от Дриксен, Эгмонт принял кровную вражду, а Первым маршалом тогда был Ноймаринен. Твое счастье, что ты его не знаешь… Это все сложно, я и сейчас понимаю не все, но Рудольф не отпустил бы никого! Их бы даже не обезглавили – повесили. На месте Надора остались бы развалины…
