— Думаю, оно существует всегда. Со времен Фраотриша, первого среди благословенных Четырех. Вот когда.
Горгид знал: это все равно что сказать «вечно». Он еле слышно вздохнул. В конце концов, в жизни имелись вещи поважнее его любимой истории.
— Мне показалось сначала, что воины вашего Братства разбиты на пары. Но ты — один, если я не ошибаюсь.
— Посмотри туда. Видишь — трое: Падауро, Ристи и Ипейро. Их трое, не пара. Есть еще тройка, в эту ночь они на юге, в дозоре. Довольно много таких, как я. Нас называют «сиротами». У меня нет друга навсегда. Пока нет. Я теперь старший сын в семье, поэтому вошел в Братство, когда стал взрослый.
Собственная ненаблюдательность рассердила грека. Он должен был догадаться обо всем и сам, когда увидел Ракио одного.
Желая скрыть смущение, Горгид отпил большой глоток вина и только после этого задал следующий вопрос:
— А почему ты «сирота»? Ты… м-м-м… ну, не хочешь следовать всем обычаям Клятвенного Братства?
Ракио нахмурил лоб, не сразу поняв, о чем спрашивает Горгид. Затем на всякий случай ирмидо уточнил:
— Ты спрашиваешь — нравятся ли мне женщины? — Он улыбнулся и перевел этот разговор остальным собравшимся. Ирмидо засмеялись; кто-то бросил в Ракио коркой хлеба. — Просто я не спешу, — пояснил Ракио Горгиду.
— Я так и понял, — сухо ответил Горгид, перейдя к своей обычной сдержанной манере разговора.
Брови Ракио дрогнули. На этот раз на его лице был написан откровенный вопрос. Горгид наклонил голову и вдруг вспомнил, что этот жест, обычный в Греции, здесь никому ничего не говорит. Тогда он просто кивнул.
Факелы, зажженные вокруг пиршественных столов, постепенно затухали. Горгид и Ракио ушли рука об руку.
* * *
Воронка — так эрзерумцы называли этот перевал. Далеко на юго-западе в лучах полуденного солнца сверкала, как моток серебряной проволоки, река Мауш. Вдоль реки тянулась полоса яркой зеленой растительности, но дальше начинались серо-коричневые степи плоскогорья. Там заправляли йезды.
Завидев наконец степь, аршаумы разразились радостными воплями. Но Виридовикс ничуть не пожалел о том, что эта отрадная, с точки зрения кочевников, картина исчезла из виду, когда армия начала спускаться по южному склону.
— Эта пустыня еще хуже той, что мы видели на Видессианском плато, — сказал кельт. — Там я, честно говоря, не думал, что бывает еще хуже.
— Да, это безводная пустыня, — согласился Гуделин. — Но там, где удается провести воду, эта почва приносит обильные урожаи. Ты и сам сможешь убедиться в этом, когда наш путь пройдет по междуречью Тиба и Тубтуба. Там снимают три урожая в год.
— В жизни не поверю, — заупрямился кельт. Прохладная лесистая Галлия была плодородна. Виридовикс не мог представить себе, чтобы выжженная солнцем местность, даже если ее орошать, также способна приносить хороший урожай.
Однако Скилицез поддержал своего соотечественника:
— Можешь не верить, но это чистая правда. Междуречье Тиба и Тубтуба называют еще Страной Тысячи Городов, потому что эта земля действительно может прокормить тысячу городов. Вернее, могла — с тех пор, как йезды захватили ее, здесь настали не лучшие времена.
Виридовикс недоверчиво хмыкнул и сменил тему:
— А где находится Машиз?
— Моя бы воля, он находился бы на луне, — грустно ответил Гуделин, — но, к сожалению, это не так. Тем хуже для нас! Этот проклятый город располагается в предгорьях Дилбата, к западу от истоков Тубтуба.
Когда армия разбила лагерь на ночь, кельт нарисовал в пыли схематическую карту местности. Он растолковал значение своих каракулей Горгиду, а тот несколькими быстрыми точными штрихами скопировал их на восковую табличку.
— Любопытно. — Грек закрыл таблички и сообщил: — Я ухожу в лагерь к ирмидо. У них очень интересные рассказы. Думаю, запишу несколько историй.
— Интересные рассказы? — Виридовикс еле сдерживал смех. Сейчас Горгид был почти прозрачен — кельт легко читал его мысли. Под тем же предлогом грек уходил в лагерь ирмидо три вечера подряд. Дважды он возвращался после полуночи, а в третий раз провел всю ночь у Клятвенного Братства.
— Да, — невозмутимо отозвался Горгид. — Например, описание первого похода йездов в Эрзерум просто поразительно… Чему ты ухмыляешься?
— Кто ухмыляется? Я? — Кельт распахнул зеленые глаза. На его лице появилось выражение полной невинности. Наконец он сдался и фыркнул: — Ну конечно, тебя тянет к ирмидо неуемная жажда знаний. Именно поэтому ты теперь ночами спишь как убитый, а днем с твоего лица не сходит глупая, блаженная улыбка.
— Какая еще глупая, блаженная… — Грек вздрогнул. — Слушай, если ты все знаешь и без меня, то зачем спрашивать?
— Прости, — быстро сказал Виридовикс. Ему не понравилось тревожное выражение, появившееся на лице Горгида. Грек всегда сжимался, когда заговаривали о том, что в римской армии каралось смертью. — Просто я хотел сказать: странно видеть такого старого кислого сухаря, как ты, прыгающим от радости, точно малое дитя.
— Убирайся ты к воронам.
По привычке грек внимательно поглядел на Виридовикса, словно ожидая увидеть на его лице выражение убийственного презрения. Но ничего подобного не было и в помине. В конце концов, о предпочтениях своего друга Виридовикс узнал не вчера.
Кельт хлопнул Горгида по спине так, что тот пригнулся.
— Ты целый год провел с женщинами, — начал любопытный кельт. — Не мог бы ты поделиться со мной впечатлениями? Ну, как тебе теперь мужчины?
— Проживи ты целый год с парнями — как бы ты нашел девку?
Кельт присвистнул:
— Об этом я не подумал. Будь я проклят, если бы не женился на ней, не сходя с места.
— Ну, это мне не грозит, — сказал Горгид, и оба рассмеялись.
Но в шутке Виридовикса было слишком много правды. Ракио никогда не смог бы занять в душе Горгида то место, которое занимал Квинт Глабрио. Конечно, Ракио — как большинство ирмидо — был отважен в бою и обладал хорошим чувством юмора. Но он был безнадежно провинциален. Несмотря на то что некоторое время он провел в Империи, мысли ирмидо никогда не простирались за пределы его родной долины. А для Горгида весь мир казался недостаточно великим. Чужой язык и незнакомые обычаи Ракио были самым незначительным из всего, что разделяло его и грека. Кроме того, ирмидо презирал верность в любви.
— Постоянство — это для женщин, — сказал он как-то Горгиду. — А мужчина должен получать удовольствие.
Что ж, по крайней мере, грек мог радоваться удовольствиям. И пусть радость длится столько, сколько ей отпущено. На сегодня довольно и этого.
