Катрин встала, чтобы встретить нежить.
— Тебе нельзя было приходить.
Каким-то образом ее голос донесся до меня, проник в мой умирающий мозг, сквозь биение сердца.
Нежить наступала, я видел лишь ее руки, белые, как кость, похожие на корни. Перед глазами все запульсировало. Я сделал вдох, которого отчаянно требовало мое тело.
— Ты многого не знаешь, мертвая.
Катрин встала перед ней, ее приглушенно-красное дорожное платье развевалось. Даже умирая, я видел ее красоту. Без вожделения — просто как великолепие витража или игру света и тени в горах. Видел я и ее страх, и силу, которая его сдерживала.
Эти руки тянулись к ней, быстро, но постепенно начали замедляться, словно встретив невидимое сопротивление.
— Ты не можешь быть уж очень старой, мертвая, — сказала она. — Это написано в древнейших книгах. Сон и смерть — брат и сестра. Бард знал это. Какие сновидения приходят в смертном сне? И, поверь мне, мертвая, я разбираюсь в снах.
Нежить взвыла и подняла вокруг Катрин серый вихрь. Юбки взвились. У ног Катрин Миана корчилась и стонала. В вихре двигались тени.
— Довольно, — резко сказала Катрин. — Это же призраки? Так вот, сновидения населены призраками — практически только ими. Призраки созданы из снов, мертвых, утраченных, дурных, снов, что ходят кругами и вырезают свои следы на поверхности мира и не уходят просто так.
Рука Катрин, дрожа, протянулась и поймала что-то в вихре, ухватила за горло. Для меня это был Орскар из монастыря, Солнышко у столба Плохих Псов, Лейша, ждущая, что я ее спасу, побитый кузнецом мальчик из Альбасита. Нельзя спасти их всех, так зачем спасать кого-то? Она душила это нечто, пальцы побелели от напряжения. Наконец показалось лицо отца, черное от крови. А потом раз — и исчезло, дым — и больше ничего.
Катрин сделала один быстрый шаг вперед, и нежить дрогнула. Она обратилась в бегство. Но Катрин поймала ее. Поймала ее белую костяную руку. Она держала нежить, напрягаясь от усилия, вены становились все темнее, но отпускать ее она не собиралась.
— Не надо было тебе приходить.
И я прорвал поверхность. Блюя и задыхаясь, я сел, воды вокруг меня было примерно полметра. Не больше. Я с наслаждением втянул воздух и раздвинул темную завесу волос. Вокруг меня на опушке Пустого Леса сидели братья, отплевываясь и отдуваясь, все багровые.
Повозка подскочила на замерзшей грязи, и Челла снова выругалась. На сиденье напротив Кай устроился куда удобнее, он уже почти заснул, словно на руках няньки. Она ухватилась за обтянутую кожей ручку сиденья так, что пальцы побелели. Пять лет голода по некромантии, пять лет прошло с тех пор, как этот мальчишка из Анкрата истощил ее, выжег ее силу огненным вихрем своих призраков. Она думала, что Мертвый Король был всего лишь жесток, когда покарал ее, выбросив снова на берег жизни, заставив страдать от телесных болей и издевательски банальных вещей вроде температуры. Теперь же она оценила и его хитроумие.
— Проклятье. — Челла плотнее закуталась в меха. — Чего это осень такая холодная?
— Лучше бы спросила, кому пришло в голову устроить Конфессию накануне зимы, — сказал Кай. — Это куда более осмысленный вопрос.
Челла замерзла — не то чтобы очень осмысленно. Непринужденные манеры Кая раздражали ее. Теперь она часто возвращалась к тому дню, когда болотные гули вытащили его и девушку из тростников. Волосы в фязи, на свежих молодых лицах застыл ужас. Любая демонстрация возвращающейся к нему уверенности, любой признак легкого презрения, которое он прикрывал улыбкой, заставляли ее сильнее жалеть о том, что она его использовала. Лучше бы он умер со своей дерзкой девчонкой.
Некромантия по сути своей — грешное удовольствие, капитуляция перед темным инстинктом. То, что золотой мальчик вернул себе уверенность, обаяние и неотразимую улыбку, словно только что предавался тайному пороку, все больше не давало ей покоя. Похоже, он думал, что сможет просто оставить все это, когда больше не понадобится, как оставил ту девушку. Как ее звали? Сула? Неизвестно, помнил ли еще о ней Кай.
У некромантии есть своя цена. Для Челлы — совершенно точно. Йорг, может, и ухватил кусочек, ничего за это не заплатив, но успел лишь распробовать. Золотой мальчик, напротив, подхватил ее, словно игрушку, которую, однако, предстояло бросить.
— Ненавижу быть живой, — сказала Челла миру, мимо которого они проезжали, сквозь решетку. Кусты были покрыты таким толстым инеем, что каждая ветка словно ощетинилась ледяными шипами.
— И все же мы так цепляемся за жизнь, — сказал Кай. — Иногда — любой ценой.
Теперь он побывал в сухих землях. Думал, что узнал все. Считал, что увидел обе стороны медали, споткнувшись там, где иногда сбиваются с пути недавно умершие. Челла подумала: интересно, насколько глубоко его изменит это путешествие? Что на самом деле сможет стереть его улыбку? Где-то позади отпущения грехов, там, где ангелы страшатся ступать, может, даже за черными песками в пещерах, где обитает нежить. Там она ждала его — и в день его темного прозрения она простила бы ему его поверхностность и высокомерие — это были бы уже всего лишь сломанные вещи, более ему не нужные. А до той поры… еще одна попытка весело подбодрить — и она вцепится ему в лицо.
От подпрыгивания кареты на ухабах у нее скрутило желудок. Кости ныли так, что было больно сидеть. И холод, влажный, пронизывающий холод! Она вытерла нос, на тыльной стороне ладони остался блестящий след. Чихнула, отметила выражение легкой брезгливости на лице Кая и сделала вид, что ничего не замечает.
Мы возимся с трупами, а его раздражают мои сопли!
Быть живой — это заставляло чувствовать себя слабой и незначительной.
Карета остановилась, кучер три раза постучал по крыше.
Кай поднял глаза.
— Что случилось?
Челла ничего не почувствовала, но в ее нынешнем состоянии это было не важно. Она пожала плечами, потянулась вперед и открыла дверцу кареты.
Акс гис стоял в грязи, его золотая броня блестела в лучах болезненно-яркого зимнего солнца. Вокруг него столпились другие гвардейцы верхом на лошадях.
— Впереди над городом поднимается дым.
— Над каким городом?
Челла прищурилась. Вылезать из кареты не хотелось, солнце обещало тепло, но это было лживое обещание.
— Готтеринг.
— В жизни не слышала. Пошлите вперед всадников, едем дальше. — Она уселась обратно и закрыла дверцу. — Двести пятьдесят человек, и дергаетесь из-за какого-то дыма. Да если бы весь этот городишко горел, это не помешало бы нам проехать.
— Возможно, здесь уже побывали наши друзья.
