— Тебе бог знает что мерещится, — начиная сердиться, сказала Пони и прошла мимо Белстера к двери.
Он взял ее за плечо и развернул лицом к себе.
— У меня своих трое.
— Ты говоришь загадками.
— Нет, я умею решать загадки, — расплывшись в широкой улыбке, поправил ее Белстер. — Я знаю, что у тебя есть возлюбленный. Знаю, что война окончилась и можно было позволить себе немного расслабиться, тем более что молодым всегда невтерпеж. И, моя скрытная подруга, я знаю, что означает утренняя тошнота. Ты беременна.
Пони поняла, что отпираться бесполезно, и еле заметно кивнула.
Теперь улыбка Белстера расплылась до самых ушей.
— Тогда почему ты не с Полуночником? — внезапно нахмурившись, спросил он. — Ведь отец он, я уверен. — Пони лишь рассмеялась. — Тогда почему ты здесь, девочка, а Полуночник на севере? Он должен быть рядом с тобой, чтобы заботиться о тебе и исполнять каждое твое желание.
— Ему ничего не известно, — призналась Пони и соврала в свое оправдание: — Я и сама не знала, когда уходила из Кертинеллы.
— Значит, нужно вернуться к нему.
— Чтобы попасть в снежную бурю? — спросила Пони. — И еще неизвестно, в Кертинелле ли Элбрайн. Погода стоит мягкая, и, вполне возможно, он уже на пути в Тимберленд. — Она подняла руки, успокаивая явно взволнованного Белстера. — Мы встретимся ближе к весне, тогда я ему и скажу. Ничего страшного, мой добрый друг. Сейчас наши пути разошлись, но это не навсегда и даже ненадолго.
Белстер задумчиво посмотрел на нее, рассмеялся и заключил Пони в объятия.
— Нет, это нужно отпраздновать! — Он оторвал ее от пола и закружил по комнате. — Сегодня же вечером устроим в «Друге» грандиозную вечеринку!
Как ни странно, от этих слов у Пони заныло сердце, и не только потому, что она знала: вечеринка или любое другое открытое празднование абсолютно неприемлемы. Ее ранила реакция Белстера. Это Элбрайн должен был обнять ее и закружить по комнате, это он должен был разделить с ней радость. И уже не в первый раз она пожалела, что так ничего и не сказала мужу.
— Никаких вечеринок, — твердо сказала Пони, когда Белстер опустил ее на пол. — Никто не должен знать, кроме тебя.
— И даже Дейнси? Нет, ты должна сказать ей. Она верный друг. Может, иногда она не слишком быстро соображает, но кое в чем разбирается прекрасно. И это как раз такой случай.
— Ну ладно, пусть Дейнси. Но только когда я сама решу.
Белстер улыбнулся и удовлетворенно кивнул. И тут же снова расхохотался и закружил ее по комнате.
— Пора идти! — послышался голос из зала.
— Ну да, да! — Белстер осторожно опустил Пони, лицо его приняло серьезное выражение. — Твоя утренняя тошнота привела меня в такой восторг, что я едва не забыл о деле. Недавно по улице проходил глашатай, монах из аббатства Сент-Прешес, призывая все добрых прихожан церкви Абеля собраться на городской площади у входа в аббатство. Надо думать, наш новый епископ собирается произнести речь.
— Вряд ли меня можно назвать доброй прихожанкой, — заметила Пони, — но я тоже хотела бы пойти.
— Считаешь, нужно использовать любой шанс узнать побольше о своих врагах? — с иронией спросил Белстер.
Пони кивнула, с абсолютной серьезностью отнесясь к его вопросу.
— И о том, что вообще творится в Палмарисе.
— Камни не бери, — посоветовал Белстер.
Пони не возражала; после всего, свидетельницей чему ей довелось стать за последние дни, она не удивилась бы, если бы те же поиски камней проводились и на площади. Похоже, права граждан Палмариса меньше всего волновали его нового главу.
— Дейнси приведет тебя в надлежащий вид, — заметил Белстер, — если только ты не решишь отказаться от маскарада.
Пони задумалась.
— Маскарад, пожалуй, нужен, но совсем легкий.
Полностью перевоплощаться в пожилую жену Белстера ей не хотелось, да и вряд ли она будет заметно выделяться из общей массы.
Вскоре Пони, Белстер и Дейнси уже шли по улицам вместе с сотнями людей, стекавшихся к огромной площади. Пони послушалась совета Белстера и не взяла с собой камни. И правильно сделала. По всему периметру площади стояли вооруженные солдаты вперемешку с монахами; и те и другие внимательно вглядывались в толпу.
Новый епископ ждал на платформе, возвышающейся прямо перед входом в аббатство. Пони уже однажды видела этого человека, стоящего внутри кольца фургонов торгового каравана, на который напали гоблины. Именно она и Элбрайн выручили тогда купцов. Этот человек со своими монахами высунулись наружу, только когда сражение уже закончилось. Но и тогда единственным монахом, помогавшим врачевать раненых, был добряк Джоджонах. Элбрайн и Пони сразу же почувствовали, что Де'Уннеро его недолюбливает.
Проталкиваясь поближе к платформе, Пони пришла к выводу, что ее первое впечатление от Де'Уннеро соответствует тому, что она видела сейчас. Он стоял, скрестив руки на груди и обозревая толпу с видом победителя, уполномоченного никак не меньше, чем самим Богом. Как женщина восприимчивая, Пони без всякого труда разобралась в том, что он собой представляет. Высокомерие окружало его, точно темное облако, а от его пристального взгляда бросало в дрожь, поскольку этот человек не только ставил себя выше всех остальных, но и обладал почти неограниченной властью, позволяющей ему творить любую расправу.
Чем ближе Пони подходила к платформе, тем больше убеждалась в собственной проницательности. Весь его облик — упругие мышцы, скрещенные на груди руки, глаза хищника и коротко остриженные черные волосы — казалось, кричал о том, что этот человек очень, очень опасен. И когда его взгляд скользнул по тому месту, где она стояла, возникло ощущение, будто он смотрит на нее, только на нее.
Однако вскоре ей стало ясно, что у всех стоящих тут людей возникало то же самое чувство, и Пони немного успокоилась.
Толпа увеличивалась, люди шепотом передавали друг другу всякие слухи.
— Слышала? Он заставит заплатить этих грязных купцов за то, что все эти годы они обирали нас, — сказала какая-то старуха.
— И этих подонков, бехренских жрецов, — добавила другая. — Посадит их на корабль — и поминай как звали!
Чем дольше Пони слушала, тем сильнее возрастало ее беспокойство. Охота на последователей Эвелина продолжалась, амбиции Де'Уннеро росли; и у него хватило ума создать «козлов отпущения», на которых сосредоточивалась вся неудовлетворенность простых людей. Он третировал купцов, а с бехренцами обращался еще хуже, внушая горожанам, что это и есть их враги.
Епископ сделал шаг вперед, воздел руки и громким, звучным голосом призвал всех к молитве.
