— Да, Николай Федорович.
— Будьте добры, из ворота… очень осторожно…
Сагадеев кивком головы показал на тонкую металлическую полоску, бегущую по шву воротника. Шерстяной короткий сюртучок Дианы Зоэль, похоже, был полон сюрпризов.
Только приблизившись, я заметил, что в кисть обер-полицмейстера с другой стороны ворота воткнулась игла.
— Осторожно, — повторил Сагадеев. — Постарайтесь не порезаться, вытягивая.
— Яд? — спросил я.
— Что-то вроде. Надеюсь, сударыня Зоэль нас потом просветит.
— Не надейтесь, — прошипела шпионка. — Всех бы вас…
— М-да, — сказал я и протянул руку за спину: — Дайте нож кто-нибудь.
Синемундирная тень, мелькнув, вложила мне в пальцы тяжелую рукоять кинжала. Не слишком удобное оружие.
— Господин Штальброк.
— Да, — подскочил поручик.
— Уберите вы «парус», — сказал я ему. — Вы всех, что ли, хотите им накрыть? Кроме того, как долго вы собираетесь его держать?
— Сколько смогу, — храбро ответил поручик.
Лоб его усеивали бисеринки пота.
— Вот что, Евгений Ольгердович, — произнес я, подцепляя кинжалом непослушную нить, — менее страшное что-нибудь можете?
Штальброк вспыхнул.
— Я все-таки…
— Я помню, курс Бекетова, простите. «Петлю Гаримова» сможете?
— Разумеется.
Я подцепил еще одну нитку.
— Мне нужно, чтобы наша прелестная и опасная гостья, случись что, тут же потеряла бы сознание. Это можете?
— Да, — кивнул Штальброк, заходя вбок.
— Тварь, — процедила Диана.
Сверху закрапало.
Из конюшен донеслось ржание. Над гостевым флигелем расчертили низкое небо ласточки. Пехотинцы по одному, по двое потянулись с баллюстрады под крышу.
— Бастель, — проворчал Сагадеев, — вы скоро?
— Сейчас.
Я взглянул кровью. Да, что-то странное было в игле. Жилки обер-полицмейстера сжимались и тускнели, словно теряли силу. От самой иглы веяло холодом. Нет, милая, открытой ладонью я тебя не коснусь.
— Позвольте, сударыня.
Я сдернул с пальцев Зоэль перчатку.
— Вы еще заплатите, по полному счету, — изогнула губы она. — Все заплатите. Все до одного.
— Помолчите.
Помогая кинжалом, я потянул полоску металла на себя. Острие вышло из кисти Сагадеева, оставив порез на коже, и нырнуло в ворот. Казалось, насосавшийся клоп ползет под тканью.
Я перехватил полоску удобнее.
Обер-полицмейстер вздохнул, качнулся, потряс раненой рукой.
— Будьте осторожны, Бастель. Эта штука действует на кровь. И очень хорошо обездвиживает.
— Я рассмотрел.
Вытянутая на свет сужающаяся пластинка оказалась снабжена миниатюрным механизмом, выщелкивающим иглу наружу. По всей длине полотна были набиты непонятные значки, у основания волнистые насечки, кажется, изображали языки пламени.
Совсем ново для меня.
— Дайте-ка, — Сагадеев поймал пластинку в люльку свернутого платка, споро связал концы и опустил в необъятный карман мундира. — Теперь отойдите. Или нет, снимите пока перстни, сережки, выньте заколки у нее из волос.
— Хорошо.
Я приступил к изъятию драгоценностей, а обер-полицмейстер, присев, без стеснения полез шпионке в сапоги. Мы, наверное, были похожи на обедневших «козырей», подстерегших в темноте богатую купчиху. По смешливому фырканью с баллюстрады не мне одному так подумалось.
Через несколько минут в моей ладони угнездились три кольца, два перстня, медный браслет с запястья, сережки с камешками, три серебряных заколки и булавка, которую я, нащупав, выдернул из воротника.
По лицу Зоэль ходили пятна, она смотрела на меня с такой ненавистью, что я поневоле перепроверил жилки. «Петлю Гаримова» Штальброк очень уверенно держал у сонной артерии. Моя вязь контролировала конечности и распадаться тоже не собиралась.
Нет, здесь без неожиданностей. Кровь у Зоэль была серая, с легкими, едва различимыми перламутровыми нотками. Ничего эта кровь не могла.
— Ну вот, — поднялся Сагадеев и показал мне короткие метательные стрелки и тряпочку с узелками, — не зря, значит, я в Астурии сидел. Жилками слабоват, да, а тут — низкое умение, фамильного обращения не требующее, травки, значки, руницы, этакое все неуловимое… Увлекся, а Юлий мне…
Обер-полицмейстер умолк, помрачнел.
Взгляд его уперся Зоэль в переносицу, и, пока я переправлял свою добычу ему в карман, он разглядывал женщину, двигая челюстью, словно пробуя ее на вкус.
— Н-да, — сказал он затем, — убийство члена высокой фамилии…
— И что? — усмехнулась Диана.
— В лучшем случае, каторга, сударыня. В Сибирский край, на выработки, к якутам. В худшем, вас попросту казнят.
— Думаете, я боюсь казни?
— Это ваше дело. Мне и далее раздевать вас здесь или вы сами освободитесь от лент и прочего?
— Сама. Все равно ж найдете.
— Не сомневайтесь.
— Тогда развяжите мне руки.
Сагадеев кивнул мне, и я ослабил натяжение жилок.
— Ничего, — сказала Диана, расстегивая сюртучок. — Я очень рада. Палач Полонии наконец получил заслуженную награду. За детей! За женщин! За стариков! За Остенвюльде! За юношей, погибших в Маттербурге!
Одна лента, другая, третья.
Диана зло выдергивала их из подкладки и рукавов и бросала на землю. Таял дымок, рассыпался пепел. Затем она, помедлив, с отвращением швырнула обер-полицмейстеру под ноги золотой медальон на цепочке.
— Все!
— Очень на это надеюсь. Бастель, — посмотрел на меня Сагадеев, — у вас в поместье есть подвал?
— Даже два, — сказал я. — Один винный, в правом крыле. Другой лабораторный — в левом. Лучше в левый. Про ключи надо, наверное, справиться у матушки. Или у Террийяра.
— Справьтесь, пожалуйста, — попросил Сагадеев и обернулся уже к Штальброку: — Господин поручик, доведем гостью до узилища?
Ответа поручика я уже не слышал.
Мимо Лопатина, мимо отпрянувшего господина в пальто, мими пехотинцев, жующих паек на ящиках, я взлетел по лестнице на второй этаж. Не смотря на скорбное событие, в залах было шумно. Кое-где даже весело. С утра пораньше бренчало фортепиано. Вокруг бренчанья толпились и звенели бокалами.
Цвет империи, с горечью подумалось мне. Радуга жилок.
В верхней столовой убирали со стола. Прислуга уносила подносы и чашки, сдвигались стулья, менялась скатерть.
Пойманная за руку служанка не видела ни матушку, ни распорядителя.
По окнам забарабанило. В комнатах пролегли тени. Сделалось зябко и стыло, как всегда в доме во время дождя. Фортепиано умолкло.
К подсвечникам, свечам побежали со «свенскими» спичками. Дом тут же оделся в трепещущий, путающий свет.
Анфиладой я прошел до второй лестницы, спустился в толпу гостей, которые были в дорожном, с саквояжами, ридикюлями, их слуги смотрели в окна и стояли у выходной двери, которую с карабином наперевес закрывал мальчишка-пехотинец.
