Точнее, брюхо он только хотел почесать, но не вышло - на походе шли во вздетом доспехе. Найденное в замке растревожило командование, и вдоль колонны, увязая в рыхлом черноземе, рысили джунгарские разъезды.
Кожаный панцирь заскрипел, когда куфанец поднялся на ноги.
- Из Ятриба, - улыбнулся Марваз.
Ага, понятно. Будь Ятриб хоть трижды святой город, там только песок и камни.
- Да и какой я каид, - грустно добавил Марваз. - Теперь ты у нас каид...
- ...огромного отряда аж из пяти храбрецов, - не менее печально закончил Хунайн.
Почти все спутники Марваза и Хунайна легли в долине аль-Укаба. В передовом отряде же шли... Только Рафик, Абдулла и Муса остались в живых - повезло. На походе Муса и Абдулла прибились к своим - к ханаттани. Ну что ж, среди земляков всяко приятнее и воевать, и путешествовать...
- Тебе халиф имение отписал, - отвлекаясь от грустных мыслей, улыбнулся в ответ куфанец. - Здесь не хочешь взять? Выбирай любое, Марваз!
Ятрибец лишь почесал под чалмой и рассеянно покачал головой - ему тоже не верилось, что это не сон. Такая земля... Столько воды, зелени... Рай, да и только.
- А ведь правду говорили: палку воткни - она зацветет, и поливать не надо... - восхищенно пробормотал Марваз.
Солнце забралось совсем высоко, когда они подошли к вилаяту - точнее, целой веренице усадеб в горловине долины. По правую и по левую руки на склоны карабкались уступы террас. Из рощ и сосновых лесков выглядывали черепичные крыши и высокие стены из песчаника - дома местные строили добротные, не на одну семью, с флигелями и башенками.
- Ишь ты, голубятня, - пробормотал Хунайн, из-под ладони следя за полетом здоровенных белых турманов.
Голуби, шумно хлопая крыльями, кружили над яблоневым садом. Над пышными кронами торчал синий блестящий купол башенки с узорными окнами - точно голубятня. Изразцы сверкали под солнцем, и куфанец не сразу сообразил, что резные ставни распахнуты, а оттуда им приветливо машет какой-то человек в очень белой одежде.
- Впереди - чисто! - закричали от головы колонны.
Отмахивая плетками, скакали во весь опор скалящиеся, довольные степняки.
- Чисто, чисто! Становимся по садам и усадьбам! - орали джунгары, мохнатые лошадки шли наметом, из-под копыт летели комья влажной земли.
С влажным шлепком такая плюха прилетела Хунайну на панцирь. С неверяще счастливой улыбкой куфанец сгреб черную жидкую грязь ладонью, посмотрел и благодарно вздохнул - ну точно, рай. Воистину Всевышний справедлив и милостив к воинам веры: сегодня не нужно будет копать ров и ставить ограду. Ночь Хунайн ибн Валид проведет на мягком одеяле под весенней зеленой листвой.
Вслед за степняцким разъездом мелко трусила вереница мулов. Сидевшие в высоких седлах люди приветственно размахивали руками и кричали:
- Да благословит вас Всевышний, о храбрецы! Вы избавили нас от разбойников из мерзкого замка! Проходите, проходите в сады благодарных жителей Хамада! Следуйте за нами, о правоверные, следуйте к ручьям и свежим плодам, о храбрейшие из храбрых!
Зазывалы не обманули.
Закатом Хунайн любовался с широченной, выложенной толстыми, не скрипучими досками террасы. Вымытый и сытый, полусонный от теплой воды и жирного плова. Хозяин дома улыбался, болтал без умолку и все подливал пахнущего чабрецом чая.
В темнеющем саду цвиркала сойка, с террасы из клетки ей отвечал раскормленный скворец.
- Навруз наступит - отпустим, - кивая в сторону бормочущей птицы, пояснил хозяин усадьбы, почтенный Айман. - Канареек на женской половине тоже надобно повыпускать, по утрам поют, когда спать охота...
Сыто жмурясь, Хунайн переглянулся с Марвазом: вот ведь живет человек, по утрам канарейка ему спать мешает. Видать, не спешит почтенный Айман вставать вместе с солнцем...
Четверо сыновей хозяина - все, как один, здоровенные лбы - сидели за спиной отца и тоже сыто отдувались. Похоже, у местных забот было меньше, чем у праведников в раю - ни за скотиной ходить, ни в поле ковыряться их не тянуло. Кстати, к Айману еще и гости пришли, из дома выше по склону, и принесли жирного барашка и мешок здоровенной, коричневой внутри хурмы. Сытно здесь живут, в этом Хамаде, сытно, ничего не скажешь.
- Скоро призыв на молитву, - прихлебывая из своей пиалы, улыбнулся хозяин.
И точно - в густеющей синеве вечера поплыл над садами протяжный распев муаззина.
Потягиваясь и едва не шатаясь от количества съеденного, Хунайн пошел с террасы с кувшином в руке - гостям омовение предложили совершить у выложенного синими изразцами прудика с разноцветной мозаичной оградкой. Хозяин с семьей и приятелями плескались водой из альхиба с другой стороны двора.
Поливая на ноги, куфанец вдруг понял, что слышит нечто странное. В ветвях все так же возились птицы, выше по склону старательно кричал муаззин - в башне альминара ярким желтым глазом светил фонарь.
Но из-за деревьев явственно слышалось - звяканье. И редкие, хлесткие удары.
Хунайн осторожно поставил кувшин на бортик, тот громко стукнул о плитку.
За спиной тихо кашлянул Марваз.
Переглянувшись с каидом и таким же хмурым, враз насторожившимся Рафиком, куфанец подал знак, отогнув на ладони три пальца - идем посмотреть, все втроем, за деревья.
Пригибаясь и уворачиваясь от низких ветвей яблонь, они заскользили вглубь сада.
Звяк, звяк, звяк, шлеп - тихий вскрик.
Посыпанная песком дорожка открылась неожиданно, Хунайн, как подкошенный, упал во влажную траву, остальные распластались поблизости.
Дорожка тянулась от садовой калитки - раскрытой. И упиралась в ворота длинного низкого сарая - тоже раскрытые.
А по светлеющему в темноте песку с мерным звоном и шарканьем плелись люди. Брякали ножные кандалы, с шорохом загребая пыль и мелкие камни. Закованные, грязные, они шли, глядя прямо перед собой, невидяще уставившись в одну точку, прихрамывая и подволакивая тяжелые ступни. Голые, не считая лохматых тряпок на бедрах, с выпирающими, как прутья корзины, ребрами. Обкорнанные, заросшие неровно стриженными бородами. У многих на спине темнели полосы шрамов - от плетей.
Их пихали и незлобно подхлестывали здоровенные раскормленные детины в полосатых халатах:
- Шевелись! - шлеп по жалко сведенным лопаткам. - Шевелись! - шлеп по худой хребтине.
- Скоты... - сердито пробормотал вставший недалеко от лежавшего в траве куфанца надсмотрщик. - Еле плетутся, мы ж на молитву не успеем...
- Мотыги складывам справа! - шлеп, шлеп.
Шаркающие и позванивающие тени сгибались и с бряканьем валили в кучу садовый инструмент. И исчезали в черном проеме раскрытых ворот сарая.
