Теперь, когда граф стоял передо мной, под его тяжёлым шлемом я увидел удленённое узкое лицо. В свете факелов его глаза казались серыми.
— Да, так, — ответил он, скупо улыбнувшись. Он явно почувствовал ловушку в моём вопросе.
— И вы тоже человек чести?
— Да, граф, — он выпрямился и положил руку на рукоять своего меча. — Если хотите в этом усомниться, я попрошу вас выбрать секундантов.
— Нет, я далёк от того, чтобы сомневаться в ваших словах, поскольку я рад, что это так.
Его глаза сузились.
— Чего вы хотите, граф? — спросил он, ставя ударение на моём титуле.
— Здесь лежит при смерти молодая женщина. Это правда, что, согласно вашему закону, нет никого, кто мог бы быть её защитником. Но вы возглавляете стражу, являетесь человеком чести и у вас благородное происхождение. Разве кто-то, вроде вас, не подходящий человек для того, чтобы сопроводить молодую женщину к храму Борона? В конце концов, в писаниях Борона написано, что дверь в его дом открыта для всех, кто хочет подчиниться его правосудию. Умирающая, готовая покорится его милости, без сомнения принадлежит к тем людям, кого имел в виду бог. А если вы будите рядом, сможете гарантировать, что с ней не случится ничего неподобающего.
Он посмотрел на меня и моргнул. Затем сдавленно рассмеялся и снова поклонился. На этот раз поклон был более глубоким, удивительным и элегантным для человека в таких тяжёлых доспехах.
— Простите, что я усомнился в вашем происхождении, — промолвил он, показав ровные зубы. — Но тот, кто смог подстроить мне такую ловушку, наверняка, отточил свою остроту при дворе. — Он обернулся и взглянул на носилки, покачал головой, а затем снова внимательно посмотрел на меня. — Я не вижу в ваших аргументах никаких ошибок, граф, а раз так, пусть будет по-вашему. Пусть никто не говорить, что ди Кортия отказал в защите женщине!
Он потянулся к застёжке своего плаща, открыл её и с плащом на руке, подошёл к носилкам Янис. Солдаты подозрительно на него посмотрели, но сделали шаг назад. Барон заботливо накрыл её плащом и отступил назад. Он обратился к своим четырём товарищам:
— Это женщина по имени Янис находится под защитой фон Кортия. Мы проводим её до храма Борона.
В итоге наших двух раненных Морских Змей в дом Борона сопровождал Тенет имперского легиона и пять королевских гвардейцев. Когда один сонный воспитанник открыл нам ворота, а другой побежал будить священника, я почтительно вернул плащ барону. Он принял его с поклоном.
— Сегодня вечером в театре будет представлена пьеса «Плачь Буро». Для меня будет честью по этому случаю приветствовать вас в своей ложе.
— Благодарю вас за вашу защиту, барон, — сказал я, слегка поклонившись. — Я буду там.
Он бросил на меня последний пытливый взгляд, подал своим людям знак, развернулся и ушёл вместе с ними.
— Спасибо, генерал, — тихо поблагодарил Девон. — Я начинаю думать, что ошибся насчёт вас.
Затем он поспешил вглубь храма, чтобы поприветствовать худощавого мужчину в одеждах Борона.
Я мгновение помедлил, затем тоже переступил порог. Борон был единственным богом, который позволял своим верующим брать оружие в храм, так что с эти не было проблем, всё же я чувствовал себя некомфортно.
Берник снял свой шлем и последовал за мной, остальные солдаты Тенета заняли позицию перед ступенями храма.
Капрал ничего не сказал, когда я углубился в храм.
Как и большинство божьих домов, дом Борона был возведён вокруг центрального зала, и к нему вёл широкий коридор. В центре зала, на окружённом рвом острове, стояла статуя бога. В отличие от других статуй богов, на Бороне была одета не мантия с капюшоном, частично скрывающая лицо, а старомодные латные доспехи. Он стоял прямо, скрестив на груди руки, с пояса свисала тяжёлая золотая боевая дубинка.
Лицо бога в каждом храме было одинаковым. Художники, создающие такие статуи, чаще всего были прихожанами этого конкретного бога и выполняли свою работу в экстатическом трансе. То, что лица при этом всегда получались одинаковыми, считалось одним из доказательств правдоподобия богов.
Борон был изображён как молодой, чисто выбритый мужчина с короткими, аккуратно подстриженными волосами, прямыми бровями и носом, угловатым подбородком и пронзительными глазами синевато-стального цвета, которые благодаря трюку художника казались живыми и будто заглядывали тебе прямо в душу.
Я остановился перед его изображением и поднял взгляд.
Впервые я обратил внимание на то, что почти никто не видел лица Сольтара. Астарту тоже представляли закутанную в мантию, но один раз в году богиня стояла перед верующими голая, в своей безупречной красоте. Только Сольтар всегда закрывал лицо, за исключением подбородка. Когда для его статуи, спустя годы, требовалось новая мантия, то сам первосвященник облачал его.
Борон строго смотрел с пьедестала на своих прихожан, но в его чертах лица было также понимание. Потом я заметил, что возле левого глаза у него небольшой шрам, когда-то зашитая рана. Как так случилось, что у бога был шрам? И кое-что ещё я тоже посчитал странным: я представлял его себе намного выше. Сольтар был моего роста, но Борон на добрых полторы головы ниже. В последний раз, когда я стоял перед его статуей, он казался мне выше и грознее, но, наверное, это потому, что тогда я был ещё ребёнком.
Я сделал небольшой шаг в сторону, глаза бога последовали за мной.
Когда я в конечном итоге пройду чрез врата Сольтара, я также предстану перед Бороном. Список моих проступков, без сомнения, был достаточно длинным, чтобы заполнить сразу несколько книг.
И для каждого обвинения у меня было лишь одно оправдание: я делал так, как считал нужным. Однако я сомневался в том, что этого будет достаточно.
Я низко ему поклонился, повернулся и направился к выходу.
Послушник встал на моём пути.
— Борон — справедливый бог. Он взвешивает души, но в тоже время проявляет милость. Его дом — убежище для всех преследуемых, и он сам кормит бедных, — пропел молодой человек, многозначительно указывая на серебряную чашу у ворот храма.
С тех пор, как я стал владельцем Искоренителя Душ, я отказывался жертвовать Сольтару. Я платил другим способом. С Бороном у меня не было конфликта, всё же мне казалось неправильным жертвовать ему то, в чём я отказал своему богу. Я покачал головой и сделал ещё один шаг вперёд, но послушник снова заградил мне путь.
— Подумайте сэр, ваша душа тоже будет им взвешена.
— Хотите сказать, что золото склонит чашу моих духовных весов? — спросил я.
Благодаря уловке архитектора, голоса в некоторых местах храма звучали по-другому. Голос священника, проповедующего перед статуей бога, наполнял весь храм без необходимости говорить громко. Должно быть это место было таким же, поскольку мой голос прогремел по дому Борона, словно осенняя буря. Позади меня другой послушник от испуга уронил чашу, и я внезапно привлёк внимание тех немногих людей, которые были в храме в это время. Мне с трудом удалось подавить проклятье. Мальчик побледнел и поспешно отступил.
Я вздохнул.
— Бог настаивает на пожертвовании? Тогда пойдите и спросите священника, сколько будет уместно за исцеление смертельных ран, — обранил я, радуясь, что мой голос звучал теперь тихо. Он поспешил прочь. Я остался, рядом со мной капрал, чей взгляд я всё это время чувствовал на себе.
Послушник прибежал обратно, приведя с собой пожилого мужчину в мантии Борона. Я слегка ему поклонился.
— Я Рекард, — представился священник. — Я только что слышал то, что вы сказали.
Я поморщился.
— Простите, — протараторил я. — Это не было моим намерением.
Священник жестом отмёл мои слова в сторону.
— Дело не в том, насколько хорошо вас было слышно, а в том, что вы сказали, — объяснил он, улыбаясь. — Теперь у меня появился к вам вопрос. Вы думаете, что есть цена за вашу душу или цена за вашу жизнь?
— И на то и на другое ответ «нет», — ответил я. Я ещё немного отошёл в сторону, чтобы не стоять посреди прохода, поскольку громкие места были сильно ограничены. Затем я открыл кошелёк, вытащил две тяжёлые монеты из военного жалования Второго легиона и бросил в серебряную чашу. — Я прошу милости Борона за раненых, которых принесли сюда сегодня ночью. Это золото для бедных, которых кормит храм.
