– Про Порт-о-Ранго даже не поминай, – сурово сказал боцман Лите. – Как «Миранде» туда сунуться? Тотчас прозвенят эдону Манвелу.
– «Миранде» в порт соваться нельзя, – согласился Бенц. – Найдем укромную бухточку в окрестностях. Я один схожу в город и отдам долг.
Глянул сверху на ошарашенные физиономии леташей – и с удовольствием продолжил:
– А потом будем устраиваться на зимовку. Портовые сборы, ваше половинное жалованье, корм для тварюшек…
– Капитан, – восхищенно и недоверчиво ахнул Отец, – ты успел ограбить губернаторскую казну?
– Как обо мне плохо думают… – ухмыльнулся Бенц. – Нет, я спас от головорезов богатую и невероятно красивую эрлету. Она подарила мне на память перстень. А когда я мотался по дружкам короля контрабандистов, я познакомился с темным скупщиком и показал ему перстенек. У бедняги глаза на лоб полезли. Там, оказывается, та-акой алмаз… Темнарь честно предупредил, что не даст и половины стоимости, потому что эту вещь не продашь кому попало. Но и того, что он успел для меня срочно собрать, хватит, чтобы…
Дружный восторженный вопль прервал слова капитана.
Когда команда угомонилась, Мара весело поддела Бенца:
– Прекрасная эрлета перстеньком одарила на память, а капитан этот перстенек темнарю загнал? Бертран Острая Шпага так бы не сделал!
Дик ответил с неожиданно серьезностью:
– Эрлету я и без перстня не забуду. Но помню и другое: в Андерхилле – одна девушка, в Порт-о-Ранго – девятнадцать. И они меня выручили в черный день.
– Правильно сделал, капитан, что продал кольцо, – одобрил Отец. – А все-таки обидно, детушки, что мы из Андерхилла ушли без урожая. Кольцо – подарок капитану от женщины, его дело молодое. А вот мы и полушки не заработали. Это плохая примета!
– Ну, малость-то урожаю мы взяли, – смущенно пробасил боцман. – Пустяк, чтоб примету замазать. Я сказать не успел, уж больно спешно уходили…
Он распахнул куртку и вытащил из-за пояса небольшой серебряный подсвечник.
Веселый дельфин застыл над металлической волной, и солнце играло на его лукавой морде. Казалось, он счастлив видеть настоящее море, солнце, живых дельфинов, мелькающих внизу.
Под дружный хохот леташей боцман поднял добычу повыше.
– Ах ты, ворюга, – умилился Бенц. – И когда успел… ах да, мы же уходили последними!
– Только чтоб примете поперек!.. – истово заверил его боцман.
– Хоть и не одобряю краж, но на этот раз худого слова не скажу, – махнул рукой погонщик.
– Это хорошо, Отец, что ты не бранишься, – ухмыльнулся боцман. – А то пришлось бы мне вплавь шлепать в Андерхилл. С подсвечником в зубах. Чтоб губернатору вернуть.
Тут Хаанс посерьезнел:
– Раз я ее не на улице у зеваки спер, а вроде как с бою взял, хоть и при отступлении… стало быть, это общий трофей.
– И то верно, – кивнул капитан. – Отнеси ко мне в каюту, оставим на память. Подсвечник на «Миранде» – вещь нужнейшая!
Все вновь расхохотались при мысли о дураке, который рискнул бы зажечь свечу на борту летучего корабля.
А серебряный дельфин, лукаво усмехаясь, плясал над застывшей вспененной волной, и плясали внизу, над зеленой волной, живые черноспинные дельфины, и расправлял паруса ровный, в меру сильный ветер, и шхуна всеми снастями пела монотонную, до самого краешка души знакомую леташам песню. Песню их бродяжьей удачи.
Ожерелье-IV. Заказ
1
На золотом песке они сидят,
Кинжалы точат, мечут банк, едят
И смотрят, взяв оружие свое,
На тусклое от крови лезвие.
Д. Г. Байрон
– Кто вернулся? Шарах вернулся? Да иди ты со своей брехней к акуле в пасть!
– Да, вернулся! Да, Шарах! Да, на шлюпке приплыл! На Демонской Челюсти шлюпку разбил, до берега вплавь добрался!
– А я тебе говорю: Шараху по пузу клинком перепало, когда мы с альбинцами толковали. Я тогда на «Медвежьей лапе» летал. Вот эти мои глаза видели, как у Шараха из брюха кишки поползли.
– Вот эти твои глаза видали? Так отнеси свои глаза за крайний барак, где ребята с «Барракуды» живут. Пусть твои глаза посмотрят, как Шарах голышом на валунах сидит, одежку сушит.
– Ишь ты… А шрам у него на пузе имеется?
– Надо было мне к его пузу приглядываться…
Не то чтобы пиратов так волновала судьба пропавшего и вернувшегося леташа по кличке Шарах – отличного арбалетчика и отменного кулачного бойца. Но парням порядком надоело торчать в укрытии под названием Тьма-Гавань. И теперь, вместо того чтобы резаться в карты, слушать байки говорливого сказителя, лениво метать ножи в цель или попросту спать на солнышке – а какие еще забавы в укрытии, где ни выпивки, ни шлюх? – пираты понемногу стягивались к крайнему бараку.
За стеной барака, на плоских, нагретых не по-осеннему жарким солнцем валунах по-королевски важно устроился коренастый, голый, заросший бурым волосом детина лет сорока.
Да, шрам у него на пузе имелся – багровый, косой. И пираты, знающие толк в ударах отточенным железом, кривили рты, представляя себе, какова была рана. Видать, у парня хороший заступник среди Младших богов: вытащил леташа прямо из владений Гергены.
– Шарах, где тебя носило?
– Шарах, как ты кишки не растерял?
– Шарах, а ты Гергену обманул, да? На пороге у нее постоял – и обратно?
Коренастый леташ отмалчивался, морщил низкий лоб, лишь изредка огрызался:
– Разгалделись… это… как на чаячьем базаре. Ну, пёсьи ласты… вернулся и вернулся…
– Это сколько ж тебя не было? С прошлого лета?
– Около того, песьи ласты… А ты денечки считал?
Конец содержательной беседе положил примчавшийся за барак мальчишка-юнга.
– Эй, утопленник, влезай в штаны и шлепай к Свену. Адмирал желает взглянуть на твою воскресшую рожу.
– За шуточки, песьи ласты, уши оборву! – без особой злости ответствовал Шарах и принялся натягивать просохшие штаны.
2
У них есть вождь. Добычу делит он.
Никто из них не будет обделен.
Но кто же этот вождь? Известно им,
Что он прославлен и неустрашим.
Повелевает он, и сух приказ,
Но безошибочны рука и глаз.
Д. Г. Байрон
Тьма-Гавань – не случайная бухточка, попавшаяся пиратам на пути. Нет, это серьезное убежище, способное выдержать осаду. Скалы прикрывают бухту с неба, да и с моря тоже – от тех, кто не знает, как туда заходить. По берегу стоят бараки для команды и пленных, в небольшой пещере хранится запас копченой рыбы и мяса, по камням журчит ручей. К скалам прижался маленький форт из бревен и камня. Парни поговаривают, что оттуда можно тайными ходами отступить сквозь скалы. Но если и впрямь есть такие ходы, то знает о них лишь пиратский адмирал Свен Двужильный. А соваться к адмиралу за разъяснениями – таких дурней не водится ни на «Барракуде», ни на «Облачной ведьме», ни на «Медвежьей лапе», ни на «Красном когте».
Свен Двужильный, легенда поднебесья – он засиделся до утра с офицерами двух стоящих в бухте кораблей. Пили не какие-нибудь южные вина, которые Свен не жаловал, а забористую джермийскую горлодерку да виктийское пиво, темное, густое, бьющее по ногам и в лоб, словно веслом.
А по Свену и не скажешь, что всю ночь беседовал с бочонком! Разве что чуть покраснели глаза – золотистые, ястребиные, острые, опушенные короткими белесыми ресницами. А длинное лицо не выглядит измученным похмельем. Рот сбит в жесткую усмешку, нос – что клюв хищной птицы, острый подбородок торчит вперед вызывающе и зло. А мочки прижатых к черепу ушей оттягивают крупные серьги из неведомого камня, привезенного из Эссейди. Яркий камень, оранжевый, словно солнцем насквозь пропитан, а сами серьги – в форме рыб. Знают эти серьги все моряки и небоходы Антарэйди (понаслышке, конечно же, понаслышке!) и называют – «Свеновы акулы».
