— Нельзя быть героем против землетрясения. Как может человек сопротивляться тому, что настолько его сильнее?
— Знаю. — И, помолчав, она добавила: — Как человек может вызвать то, что настолько его сильнее?
— Не знаю, я ли это сделал, — ответил Ршава. — И даже если сделал… — в этом он не признавался даже себе, пока не увидел, как четверо хаморов падают с лошадей и умирают, — даже если сделал, то не знаю как.
Выглянула луна, превратив золотые волосы Ингегерд в сияющее серебро. Глаза ее почти по-кошачьи отражали свет. Она приблизилась к Ршаве на несколько шагов.
— Не будь вы очень святым человеком, то, конечно же, не смогли бы этого сделать.
Его смех прозвучал хрипло, как воронье карканье:
— Если бы я был таким святым, каким ты меня представляешь, тебе не пришлось бы сторониться меня, после того как мы спали под одним одеялом.
К его изумлению, Ингегерд тоже рассмеялась:
— Это все еще не дает покоя вам? Меня это не волнует вовсе. Даже самый святой мужчина остается мужчиной, с желаниями мужчины. Вы ваш обет не нарушили, и вы насиловать меня не стремились. Вот и хорошо. Все забыто.
«Для тебя — может быть», — подумал Ршава. Он же не забудет до конца своих дней, сколько бы ему ни осталось, как их тела соприкасались и как это его возбудило. И багровую ярость, питавшую его проклятия, он тоже не забудет. Какое все это имеет отношение к святости? Насколько он мог судить — никакого.
— Думаю, ты можешь спокойно вернуться в дом, — сказал Ршава. — Уж если такой сильный толчок не развалил его, то и другой вряд ли разрушит.
— Несомненно, вы правы, — ответила она. — Вы человек разумный и здравомыслящий.
Много лет Ршава старался быть именно таким. И никогда еще так не сожалел, что преуспел в этом.
— Я говорю себе, что все хорошо будет, но заставить себя не могу в это поверить, — пожаловалась Ингегерд.
— Когда вся империя перевернулась вверх дном и даже сама земля содрогается у нас под ногами, подобно раненому зверю, надежда приходит с трудом. И все же отрицать надежду — все равно что отрицать владыку благого и премудрого и отдаваться в руки Скотосу.
— Значит, я делать этого не стану, — произнесла Ингегерд с твердой решимостью, чуждой большинству видессиан.
Она кивнула Ршаве и направилась в хижину с таким видом, будто ей предстояло сразиться с драконом. И если бы вместо двух мирных видесских женщин внутри ее ждал дракон, она бы его убила. В этом Ршава не сомневался.
«А как поступил бы я?» — задумался он. Драконов он почему-то боялся меньше, чем Ингегерд… или себя самого.
* * *
Путники брели на юг. Даже когда Ршава сидел на хаморской лошадке, ему порой казалось, что он пробивается сквозь грязь. Ему и Ингегерд приходилось сдерживать лошадей, чтобы не опережать идущих пешком. Прелат не видел никакой пользы в том, чтобы держаться кучей; однако и бросать пеших беженцев он тоже не хотел.
Впереди, намного дальше выстрела из лука, показались трое хаморов. Они долго разглядывали путников, не пытаясь напасть. Потом развернули лошадей и ускакали.
— Они за своими товарищами поехали, святейший отец, — встревоженно сказала Ингегерд. — Вам надо их проклясть, чтобы этого они не сделали.
Ршава протянул руку к удаляющимся хаморам, но через секунду опустил ее:
— Во мне нет силы.
— Почему? — удивилась она.
— Не знаю, но чувствую, что проклятие не сработает.
Ингегерд прикусила губу, но не стала его уговаривать. Ршава даже не понял, что именно это качество делало ее образцовой женщиной… Он запутался в собственных мыслях. Почему он был настолько уверен, что проклятие, произнесенное сейчас, не будет иметь силы?
Единственное объяснение, пришедшее ему в голову: он недостаточно разгневан. Ведь он испытывал настоящую ярость, когда проклинал Токсара, когда призывал землетрясение на Скопенцану, когда убивал хаморов, напавших на него и Ингегерд.
А теперь… Ну как он может испытывать ярость к людям, скачущим прочь? Вот если они вернутся и нападут, все станет иначе. Во всяком случае, он на это надеялся. А сейчас внутри него не пылала ярость.
Другие видессиане тоже заметили степняков и, конечно, поняли, что хаморы ускакали вовсе не из желания отпустить беженцев с миром.
— Надо найти место, где мы сможем обороняться, — сказал один из мужчин.
Это было легче сказать, чем сделать. На заснеженной местности, которую они пересекали, не было ни ферм, ни амбаров, ни изгородей. То была просто равнина. Ее монотонность нарушала лишь сосновая рощица в отдалении. Ингегерд указала на нее:
— Мы должны там оборону занять, и быстро. Если наша главная надежда не оправдается, мы отбиваться там будем, как сможем.
Под главной надеждой она подразумевала Ршаву, но остальные об этом не знали. Некоторые с недовольством пробормотали:
— Кто такая эта чужеземка, чтобы указывать нам, что делать? — но ее предложение было настолько очевидным, что ворчание вскоре утихло.
— Мы оставляем такой след, что варвары без труда нас отыщут, — с сожалением произнесла одна из женщин.
— Да какая теперь разница, есть след или нет? — ответил кто-то из мужчин. — Если мы не пойдем туда, они найдут нас так же легко, как тараканов на тарелке.
Это тоже прозвучало неоспоримой правдой и болезненно напомнило Ршаве его мысли в тот момент, когда они покидали Цаманд.
До деревьев оставалась примерно сотня ярдов, когда кто-то оглянулся и сказал:
— Нам лучше поторопиться.
Ршава тоже оглянулся. Растянувшись вдоль горизонта, к ним деловито скакали хаморы. Ради проверки он снова поднял руку, но так и не ощутил желанного прилива силы. Да, ее питали ярость и страх — отнюдь не те эмоции, которыми Фос, по мнению Ршавы, наполняет сердца людей. Сейчас он был и зол, и напуган, но ни одна из этих эмоций не бурлила в нем как прежде. Возможно, он слишком многое пережил и на время утратил способность к сильным эмоциям. Какой бы ни оказалась причина, в ближайшее время проклятий ждать от него не следует.
Ингегерд заметила и его попытку, и ее безуспешность.
— Нет, святейший отец? — спросила она.
— Похоже, что нет.
— Тогда мы будем сражаться, — бесстрашно заключила она. — О моей просьбе вспомните, если сможете, и в конце ее исполните.
— Если смогу. Если придется.
К этому времени видессиане добрались до деревьев и укрылись за ними. Ноздри Ршавы наполнил пряный запах сосновой смолы. Некоторые мужчины натянули тетиву на луки и наложили стрелы. Прелат понятия не имел, много ли от этого окажется пользы и будет ли она вообще.
