Когда посетители добрались до директорской двери, белобрысый толкнул ее лбом и оба просочились внутрь.
Голова Геннадия Гаврилыча Жмыха цветом, формой и отсутствием волос напоминала приплюснутую с двух концов сардельку с торчащими ушками. Голова помещалась на сарделешном же туловище, облаченном в дорогой английский костюм.
Только что генеральный директор попросил секретаршу Леночку приготовить кофе, запереть приемную и никого не впускать до особого распоряжения.
И вот уж на столе появилась вожделенная дымящаяся чаша, а к ней — тарелка с умопомрачительно вкусным печеньем. Леночка шмыгнула за дверь, благоразумно опустив глаза, чтобы не увидеть, как шеф облизывается. Шеф имел привычку по-кошачьи облизываться перед едой, но не желал, чтобы по учреждению ходили сплетни о его чудачествах.
Директор повел носом, с удовольствием втягивая кофейный дух.
Заверещал мобильник.
— Зараза! — рявкнул Геннадий Гаврилыч и швырнул вопящую трубку в сейф.
После директор облизнулся. И еще раз. И еще.
А потом увидел голову. Просто голову, лежащую на столе. Белобрысую. С пунцовым лицом, будто обваренным кипятком. С закатившимися как у висельника глазами и свисающей изо рта полуизжеванной бумажкой.
— Мама, — прошептал Геннадий Гаврилыч.
— Фы фафафку фъифефли, — прошелестела голова мертвыми губами.
— Пдпишите, шеф. Мы катася хатим, — донеслось откуда-то снизу, и тотчас на столе возникла вторая мертвая голова.
— С нами бог! — заорал директор и выплеснул на умертвиев дымящийся кофе.
— Оооооо! — замычала вторая голова.
— Ааааааа! — завопила первая.
— Чур меня! Чур! — пискнул Геннадий Гаврилыч.
— Мамочка-мамочка-мамочка! — запричитала в приемной секретарша. — Когда же кончится этот бедлам!
Бедлам не кончался.
— Больно! — горланил Плетнев. — Больноооо!
— А еще директор! Мы к тебе бумагу на подпись принесли, а ты… — кричал Миша, пытаясь сорвать с Вовки покрытую коричневой жижей рубашку. Плетневу достался почти весь кофейный заряд.
— Вон! — горланил Геннадий Гаврилыч. Он вспрыгнул на кресло и пригоршнями швырял в чужаков печенье. — Вон!
— Только и можешь, что «Вон» орать, — рассердился милиционер. — Бумажку подпиши, потом ори. Да не гоношись ты, Вовка! Рубаха прилипла, снять не могу. Эй, директор, подлец, смотри, что с посетителем сделал.
— Уволю! — зарычал директор. — Уволю посетителя к чертям. И тебя, белобрысый, уволю. Лена, зови милицию!
В ответ из приемной донесся придушенный писк секретарши.
— Ленка, милицию! — взбеленился шеф.
— Подпиши, и будет тебе милиция, — пообещал Михаил.
— Вот тебе! Выкуси! — взвизгнул Геннадий Гаврилыч, хватаясь за фароровое блюдо, на котором минуту назад высилась соблазнительная горка печенья. Тяжелая посудина неловко выскользнула из директорских рук и, перелетев стол, с грохотом рухнула на пол.
— Ай! — крикнуло что-то. — Что ж ты творишь, гад?!
Внизу произошло какое-то движение.
— Рожу расцарапаю! — добавил тот же голос, и вдруг, с изящностью леопарда на стол вспрыгнул голый человеческий череп на кошачьих лапах. В черных провалах глазниц пылал неугасимый адский огонь.
— Ттты ккктто, — пролепетал директор трясущимися губами.
— Белочка! — представился череп с достоинством. — Подписывай давай.
Геннадий Гаврилыч оказался обстоятельным человеком. Он взял протянутую бумажку, пробежал глазами. Поморщился. Подмахнул. И лишь после этого упал в обморок.
Жмых Оксана Валерьевна, Директор По Связям С Общественностью, гордилась тем, что из ее кабинета лучше всего слышно, что происходит в апартаментах Генерального — сурового и недоступного дяди Гены. Их двери располагались напротив. Посему, едва заслышав Леночкин визг, Оксана схватила трубку беспроводного телефона и заняла наблюдательный пост у замочной скважины.
— Андрюшка, — дрожа от любопытства, зашептала она в мембрану, — не знаешь, кого это старик чихвостит?
— Не-а, — ответил Технический Директор и тоже приник к замочной скважине. Выйти в коридор он боялся: дядюшка был страшен в гневе. — От тебя лучше видать, комментируй.
— Оксанка, мне тоже интересно, — послышался в трубке еще один голос. Это почуял неладное вечно опаздывающий Финансовый Директор.
— … Ленка опять голосит, — вела репортаж Оксана. — В предбаннике на диване. Чуть не в обмороке. Дядя ругается. Грохнул что-то об пол. Во, два мужика показались. По коридору галопом. Видать, сильно Старик уел. А это что? Вроде, собачка. В темноте не разглядеть. Эти болваны к дяде с собакой заявились. Тсс! Стучат… Потом перезвоню.
Оксана открыла дверь и уставилась в черную пустоту коридора.
— Кто там? — испуганно вопросила Директор По Связям С Общественностью.
— Глаза опусти, — посоветовал озорной голос.
— Ккккаккая ссстттранная ссоббаччка, — пролепетала Оксана и закрыла рот ладонью.
— Вот так и стой, — одобрил Йорик, — до, — он бросил огненный взгляд на стенные часы, — до шести вечера. Недолго осталось. А тронешься с места — рожу расцарапаю.
Череп на кошачьих лапах растворился во тьме коридора. Дверь с грохотом захлопнулась.
«Тук-тук-тук» — постучал кто-то в дверь Финансового Директора.
После затхлого коридора промасленный, прокопченный хозяйственный двор показался альпийской лужайкой. Предвечернее солнце щедро поливало землю раскаленными лучами. Миша щурился, разглядывая расставленную под навесами замысловатую технику. Спортивная сумка с мечом приятно холодила бок.
«Хорошо, не забыл захватить» — подумал молодой человек.
— Ввот установка, — пролепетал Плетнев, кивнув на устрашающего вида тягач болотного цвета, увешанный трубами, моторами и черт знает чем еще. — Ккатайся.
Милиционер помотал головой.
— Ты что, Вовка! Мне без тебя никак. Я ж не умею управляться с этой дурой!
— Нниччего, у ттеббя вввот оно есть, — «Пом. гл. инж.» указал дрожащим пальцем на Йорика, который только что выскочил во двор. Череп так и светился от гордости: девять потенциальных преследователей глупо хихикали в своих комнатах. Самый опасный — охранник — пытался в кромешной тьме найти выход из запертого туалета. И перекрыть холодную воду, хлеставшую из сорванного крана.
— Чего он в меня пальцем тычет? — спросил Йорик, подозрительно косясь на трясущуюся конечность Плетнева. — Эй, незнакомец, ты что удумал? Учти, белочки не любят, когда в них тычут пальцами. И когда громко и часто клацают зубами, они тоже не любят. У них от этого портится аппетит. А белочка с испорченным аппетитом — страшней свиньи, — череп выдержал многозначительную паузу. — Нет, он все равно тычет! Ща рожу расцарапаю!
