Маниакис тоже очень сожалел об этом, поскольку так и остался в неведении, убит Татуллий или жив; а если жив, то ранен или попал в плен. Он не думал, что Шарбараз причинит какой-либо вред его брату, узнав, что тот находится в его власти. Да, Автократор и Царь Царей были врагами, но лишь постольку, поскольку враждовали Макуран и Видессия. Их вражда, во всяком случае с точки зрения Маниакиса, не носила личного оттенка. Но макуранцы, если Татуллий действительно попал в плен, могли и не знать, что он брат Автократора, ведь, судя по всему, тот и сам об этом не знал. А с обычными пленниками они обращались очень жестоко.
Все же, несмотря на уклончивость выражений, письмо Цикаста давало куда больше сведений о судьбе и местонахождении Татуллия, чем таковых имелось о Парсмании. Доклады, полученные из западных провинций, заставляли предполагать самое худшее.
Цикаст, воспользовавшись случаем, сделал все возможное, чтобы заставить императора гневаться на другого военачальника, также командовавшего войсками в западных провинциях, Пробатия. Поскольку Маниакис ничего не знал об обстоятельствах, потребовавших от двух генералов совместных действий, он не мог решить, кто из них прав. Это его беспокоило: он прекрасно понимал, что должен держать под жестким контролем действия всех старших военачальников, если хочет, чтобы видессийская армия смогла в будущем вести эффективные боевые действия против Макурана и Кубрата.
Но одно дело — вскочить на спокойного мерина и погонять его в нужном направлении, а совсем другое — подмять под себя армию. Генералы, особенно в западных провинциях, привыкли держать бразды правления войсками в собственных руках. В основном по той причине, что Генесий, озабоченный исключительно тем, как бы подольше усидеть на троне, просто не оставил им другого выбора. Заполучив власть и силу, хотя и недостаточные, чтобы сдерживать Шарбараза, генералы вовсе не желали уступать их кому-либо в столице.
— Скотос их всех побери! — раздраженно сказал Маниакис Регорию. — Ведут себя словно сборище девственниц, годных только для монастыря. Полагают, что я должен тратить свое драгоценное время, обхаживая их поодиночке, прежде чем лишить невинности.
— А мне они напоминают толпу потасканных блудниц, — сказал Регорий. — Хотя смысл от этого не меняется.
Маниакис подумал и согласился с двоюродным братом; но это ни на шаг не продвинуло его к тому, чтобы найти способ, как управиться с вольнодумными генералами. Он попросил совета у отца. Тот долго теребил бороду, потом высказался:
— Если в западных провинциях появится твоя собственная, подчиняющаяся только тебе большая армия, это быстро приведет их в чувство.
— Ты хочешь сказать, что это могло бы привести их в чувство, — сказал младший Маниакис. — При нынешнем положении дел я могу послать туда достаточное количество войск, лишь сняв их с северного направления, для чего необходимо откупиться от кубратов. Сама мысль о подобном подкупе мне глубоко отвратительна, но что я еще могу предпринять?
— Ничего, — ответил отец. — Но ты должен сделать все, чтобы не дать Этзилию обмануть тебя.
— Я и так делаю все, что могу. Мои представители и люди кагана потратили прорву времени, обсуждая, где мы встретимся, кто какое количество воинов приведет с собой, и кучу других подробностей. — Маниакис сардонически улыбнулся:
— Беда в том, что, пока мы ведем нескончаемые торги, Этзилий продолжает свои набеги. Наверное, полагает, что таким образом подталкивает переговоры к скорейшему завершению.
— Но ведь он отчасти прав, верно? — Старший Маниакис вздохнул. — Думаю, единственный способ его остановить — пригрозить ему войной до победного конца. Подобная угроза…
—..подобная угроза заставит его покатиться со смеху! — закончил за отца сын. Старший Маниакис только кивнул в ответ, а младший продолжил:
— Этзилий, конечно, варвар. Но, к сожалению, далеко не дурак. И прекрасно понимает, что для нас единственный способ открыть против него серьезные боевые действия — это свернуть войну с Макураном, чего мы просто не можем себе позволить. Но даже если позволим, это может вызвать новый мятеж: в армии прекрасно помнят, как Ликиний приказал войскам зимовать к северу от реки Астрис и к чему это привело.
— Интересно, из-за чего будет поднят мятеж? Из страха перед долгой зимовкой в насквозь промерзших степях или ради того, чтобы посадить на твое место кого-нибудь другого? — Старший Маниакис быстро выставил вперед ладони. — Нет-нет, сынок, я не нуждаюсь в ответе на этот вопрос.
— Если мятеж вспыхнет, то вызвавшая его причина уже не будет иметь никакого значения, — ответил младший Маниакис. — Еще одна гражданская война — и Видессия сама упадет в руки Сабрацу. После чего ему придется управлять ею. Единственная причина, по которой я иногда думаю о поражении, — это желание посмотреть, как он потерпит крах, пытаясь справиться с нашей безумной империей. — Прежде чем отец успел открыть рот, младший Маниакис быстро добавил:
— Видит Фос, я пошутил!
— Не сомневаюсь; я вовсе не собирался упрекать тебя за эту шутку. Мне просто хотелось высказать предположение, когда именно Этзилий прекратит набеги и изъявит наконец благосклонное согласие принять от тебя предложенное золото.
— При условии, что мне удастся собрать столько золота, сколько я обещал, — мрачно произнес младший Маниакис. — Ну да ладно. Если ты чувствуешь, что на тебя снизошло прозрение, отец, предскажи-ка, когда Этзилий соизволит оставить нас в покое?
— Как раз к тому времени, когда закончится жатва, — ответил старший Маниакис. — Тогда он погрузит на своих лошадей столько зерна, сколько они смогут нести, и уберется восвояси. Номады почти всегда живут на грани голода и добывают пропитание, грабя соседей. Таким образом Этзилий заставляет наших крестьян работать на него.
— Во всяком случае тех, — кого он соизволил оставить в живых, — уточнил младший Маниакис. — Но ты прав. Это означает, что набеги продлятся еще пару месяцев, а потом почти не останется времени на нашу встречу, ибо начнется сезон дождей и все дороги превратятся в непролазную грязь.
— Будем надеяться, что в этом году дожди начнутся рано, — сказал старший Маниакис. — Глубокой осенью и зимой кубраты не могут нам сильно навредить, а к весне ты соберешь деньги, которые позволят купить мир с каганом на самое опасное время — весну и лето.
— Это было бы прекрасно, — ответил младший Маниакис. — Остается только одно «но». — Отец вопросительно поднял брови, и сын пояснил:
— Такой ход дел слишком удобен для нас, а потому Этзилий постарается его предотвратить.
