Не успеваю. Осколок царапает щеку, зато танк замирает грудой мертвого железа. А второй ползет прямо на меня… стреляют. Больно. О боли потом — взлететь на корпус, обжигающе-горячий, но за пластины брони удобно цепляться. Люк. Приоткрыт… наверное, внутри адски жарко. Ну, вот вам, ребята, подарок. От взрыва машина вздрагивает — будто в ведро камень бросили — и некоторое время продолжает двигаться.
Агония.
Еще три… один совсем близко, наползает бронированной тушей, смердит порохом и сгоревшей краской, за ним бегут, торопятся суетливые тени — пехота… выстрелов не слышу, только рев работающего мотора и скрежет сминаемых гусеницами камней. В пыль… и меня сейчас тоже в пыль. Бежать нужно, но отчего-то продолжаю стоять… два заряда осталось. Случайная пуля скользнула по щеке. Горячий поцелуй на прощанье. Страшно ждать? Тогда вперед, как с первым… раз, два…
На счет три по трубе ущелья прокатилась ледяная волна…
Рубеус.
Он ее убьет. Собственными руками шею свернет, чтобы не мучила ни себя, ни его. Под танки полезла, идиотка чертова.
— Дура, ты понимаешь, что ты дура? — голос срывается на крик, и стыдно, и страшно, еще немного и опоздал бы. Она смотрит непонимающим взглядом и говорит:
— Привет. А ты откуда?
Вытирает лицо рукавом, на коже остаются темные полоски грязи. Свежие царапины, старые шрамы, форма на ней будто с чужого плеча. Злость постепенно успокаивалась.
— Ты же погибнуть могла. Ты слово давала, клялась, черт побери… — схватить бы ее, вернуть в замок, там безопасно. Там Мика, и приходится жить как прежде, а он разучился, он не помнит, как существовал без нее. Сказать? Да нет, глупо расписываться в собственной слабости, когда надежды.
— А что ты сделал?
Она подходит вплотную к замершей громаде танка, касается брони, настороженно, точно опасаясь, что прикосновение разбудит уснувшего зверя. Не разбудит. Мертв. И этот, и остальные, и пехота, и наверное дальше, до рубежа Имперцев, обозначенном ежами колючей проволоки.
— Это Анке, да?
— Да.
Северный ветер и его, Рубеуса, страх не успеть, он не думал, он сделал первое, что пришло в голову: просто направил всю имеющуюся в наличии энергию в ущелье, сам толком не понимая, что создает: щит или меч. Зато Анке понял. Заиндевевшие каменные стены, снежные узоры на броне и тела, похожие на оловянных солдатиков. Ледяных солдатиков. Скольких он сегодня убил? Несколько сотен? Несколько тысяч? Тоска наползала, порождая новую волну ярости.
— Они все равно умерли бы, — Коннован мягко касается руки. — Здесь больше нечего делать, кроме как убивать и умирать. Это война, Рубеус… и ты зря за меня беспокоился, я бы справилась, честно.
Конни смотрит снизу вверх, в лиловых глазах отражение неба… так близко, но все равно далеко. Зачем она дразнит, неужели не понимает, насколько тяжело быть рядом?
— Идем, — лед ее запястий обжигает пальцы, губами бы прикоснуться, поймать пульс… поймать душу, девушка-призрак, за что эта мука? Сжать руку, боль за боль… кто бы понял, насколько тяжело. Вечное небо над головой, уставшие крылья Северного Ветра. Некого винить, не у кого просить прощенья.
Незачем. Все равно безнадежно, так стоит ли унижаться.
— Отпусти, мне больно. — Не делает попыток вырваться, но просит. — Пожалуйста…
Разжать пальцы, добровольно выпустить? Убежит, но иначе нельзя… прижимает ладонь к плечу. Ранена? Господи, какой же он идиот, что не заметил. А Коннован почему молчала?
— Все в порядке. Нормально. Ничего страшного. — Она пыталась улыбаться, она пыталась убедить, что все в порядке, она сбежала сюда, где убивают, лишь бы не оставаться в Хельмсдорфе. Она настолько ненавидит его, что готова лезть под пули, лишь бы не возвращаться.
Нельзя показывать слабость. В конце концов, у него осталось еще чувство собственного достоинства, и Рубеус приказал:
— Идем.
Она подчинилась.
— Идиот, неизлечимый идиот. — Карл руками смахнул с мокрых волос воду. — Ты о чем думал, когда границу обрушил? Вот так, одна секунда и вся энергия в ущелье ушла. Выбил. Всех. Начисто.
В помещении воняло свежей краской. Бледно-зеленые стены с тяжелыми венами кабелей, белый потолок и заботливо укрытый простыней стол. На полотне россыпь круглых пятен, часть белые, часть зеленые, сквозь стены внутрь комнаты проникает нервное гудение работающих заводских линий, и приходится делать усилие, чтобы сосредоточится на деле.
— Думаешь, я не мог подобным образом? Да две секунды, концентрируешь всю имеющуюся в наличии энергию в одной точке и получаешь эффект полной стерилизации заданного квадрата.
Полотенце полетело на стол, не слишком чистое, но Карлу все равно. Да и Рубеус не отказался бы смыть въевшуюся в кожу пыль, всего-то час в ущелье, а ощущение, будто год в окопе проторчал.
— Зато граница голая. И надейся, что узлы просто отключились, иначе… это даже не идиотизм. Это хуже. Ну скажи, какого ты вмешался?
— Ты обещал поберечь ее, — Рубеус постарался говорить спокойно.
— Настолько, насколько это будет возможно, — уточнил Карл. — Тем более, что вы, Хранитель, в данном вопросе не имеете права голоса.
Жестко. Вежливо. На "вы" перешел, почти пощечина. Странно, он ведь должен ненавидеть Карла, а теперь злится из-за дурацкой показной вежливости.
— Ты сам от нее отказался.
Карл, натягивая рубашку, тихо добавил:
— Может быть потом, когда оба успокоитесь. Жизнь ведь длинная.
Длинная, только времени все равно мало. И комната эта вызывает отвращение. Лишенная окон, с очищенным вентиляцией воздухом… не комната, а…
Вальрик.
Камера. Настолько тесная, что, кажется, стены вот-вот столкнуться друг с другом. Если встать в центре, то можно дотянуться руками серого бетона, причем не важно, слева ли, справа. А потолок высоко. Лампа забрана мелкой решеткой. Она разрезает свет на неровные квадраты, часть из которых желтыми пятнами расцвечивает тонкое покрывало, часть стекает со стен на пол. Иногда свет ярче, иногда почти гаснет, и камера погружается в тягучую унылую недотемноту.
Время сна.
Спать не хочется. Есть тоже, но Вальрик ест, потому что должен выжить и отомстить. Ненависть теперь совсем другая: тяжелая, давящая, требующая немедленных действий. Но как действовать, когда вокруг лишь стены, пол квадратами мутного света и железная дверь. Вальрик колотил в дверь пока сбитые в кровь пальцы не онемели, да без толку. Тем, кто снаружи, было наплевать на стук.
Предательство. Ставки, приказ и предательство, втройне подлое из-за того, что Ихор знал, насколько важен этот бой. Знал и не позволил… почему так? Вальрик честно попытался понять, вот только та тварь, что поселилась внутри него, мешала думать. Она требовала крови и мести, и Вальрик с радостью подчинился бы, но… вырваться отсюда невозможно, оставалось ждать.
