— На юге не растут деревья? — спросила она с детским любопытством.
— Растут, но мало, — сказала я, — По берегам рек растут и иногда просто так, но редко. На юге — степи. Ты знаешь, что такое степь?
— Ну… — сказала девушка.
— Это ровное такое пространство и трава. Знаешь, до самого горизонта.
— Одна трава? — смешно ужаснулась она.
Мы еще немного поговорили и посмеялись, потом проснулась маленькая русоволосая девочка в красной вязаной шапочке, спавшая на мешках, и расплакалась, громко требуя то ли игрушку, то ли еще что-то. Худенькая девушка оказалась ее сестрой. Она взяла девочку на руки и стала что-то говорить ей, одергивая на ней задравшееся платьице и застегивая шубку. Оттис, наклонившись, что-то спросил у возницы, тронув того за плечо. Замедлив шаг, я отстала от телеги и заоглядывалась вокруг.
За нами ехали еще телеги и трое всадников. Они переговаривались, наклоняясь друг к другу. Остановившись, я дождалась, когда со мной поравняется телега, на которой лежал дарсай. Две толстые вялые лошадки тащили эту телегу, возница так и не появился. Я пошла рядом — неспешным шагом.
Дарсай лежал все так же, примостившись с краю, на боку, положив черноволосую голову на согнутую руку. Рядом с ним лежал меч в черных ножнах. Дарсай равнодушными сонными глазами смотрел прямо перед собой. Увидев меня, он улыбнулся — почти одними губами, но позы не переменил и заговаривать со мной явно не собирался. Похоже было, что он засыпает. Быстрым и осторожным движением я дотронулась до его лба (кожа была чуть теплой) и отдернула руку.
Скоро глаза его закрылись. Я шла рядом с медленно едущей телегой, поддевая носком сапога мелкие камешки и слушая стук, с которым они, падая, ударялись о каменную поверхность дороги. Мне было грустно — как почти всегда бывало рядом с ним (как хорошо я понимала ту странную печаль, с которой веклинг всегда говорил о нем!). Он спал, короткая черная прядка прилипла сбоку ко лбу, губы были приоткрыты. Лицо его, темное, худое, стало спокойным и равнодушным, как всегда выглядит лицо спящего. Я шла, изредка бросая на него взгляды, и почти ни о чем не думала. Только о нем. О нем одном.
Откуда она бралась, эта странная печаль, которую я слышала и в голосе старшего веклинга — как эхо? Что было ее причиной? Его старость. С точки зрения обычного человека он был не так уж и стар, что такое сто девяносто лет, если в среднем Вороны живут до трехсот, а то и дольше. Но… это будет не жизнь. Не та жизнь, которую знаю я или старший веклинг; рядом с дарсаем, что я, что веклинг семидесяти лет от роду — все едино. Он мог пережить меня лет на сто, но… скоро, очень скоро он покинет меня. Скоро этот мир станет ему безразличен. Скоро я стану ему безразлична. Очень скоро я потеряю его.
"И может, это случиться скорее, чем ты думаешь. Сколько еще продлиться Перемирие? — думала я, — Вечно оно не может длиться, и как я поступлю тогда? Что я буду делать, когда все вернется на круги своя и мы с ним окажемся на разных берегах Черной речки? Как объяснить кому-то, что я полюбила Ворона, просто полюбила — своего изначального врага? И как с этим жить?"
И вдруг меня как обожгло. Взгляд мой обежал ущелье — все было то же самое, те же красновато-коричневые скалы, те же маленькие колючие кусты, те же крестьянские телеги, те же хмурые люди. То же самое белесое небо в щели между скал. Оно холодило меня, гасило огонь, горевший во мне, — холодная бездна над моей головой. Но я задыхалась от волнения, внезапно обнаружив истину, которая все это время находилась у меня перед глазами. "Вот ради чего заключалось Перемирие! — думала я, смотря вокруг уже совершенно другими глазами (теперь я видела другую, скрытую сторону свершаемых событий), — Ради их поездки на Север, ради пророчества Занда! Значит, это не частая экспедиция. Она затевалась не только с разрешения Совета сонгов, но и при его непосредственном участии. Впрочем…"
Я бросила быстрый взгляд на спящего дарсая, опасаясь, что мое волнение разбудит его. Он спал — усталым сном раненого, но до пробуждения ему недалеко было. И пошла прочь, стараясь не думать больше об этом, забыть — не ради него, ради себя и собственного спокойствия. Но все это было так очевидно, так бросалось в глаза, что, не будь я так — что? влюблена? — я поняла бы это раньше. Ведь он, наверняка, вхож в Совет. И не могли его задержать в звании дарсая насильно, так не бывает, нет, это делалось с его согласия. И если он был согласен на это…. Если Ворон, которому почти сто девяносто лет, соглашается жить в реальном мире, и не просто жить, а активно действовать, то…. О, боги, что это, по-вашему, может значить? Он агент, такой же, как и я.
Я шла, пиная камешки. Ветер доносил до меня обрывки разговора стражников, ехавших впереди меня. Странное подозрение охватило меня, тихое и печальное подозрение, таящееся от самого себя. Быть может, веклинг прав, и все, что было между нами, — лишь притворство? Ведь дарсай действительно играл с моим сознанием, и я — я сама! — пошла ему навстречу. А ему нужен был лишь ключ к воротам Кукушкиной крепости, а ключом была я…
Будь он моложе, эти подозрения были бы просто нелепы. Ведь я тоже не простушка какая-нибудь; все это время я была уверена, что знаю каждое изменение его чувств и настроений. Да, я знала. Но…. Сто восемьдесят девять лет. Так ли уж трудно имитировать боль сердца, смутную тоску и влечение тому, кто уже видел закаты в иных мирах?
О, боги, могло ли это быть правдой? Я шла, бездумно переставляя ноги, машинально запахивая плащ, когда дул ветер, и от этого ветра выступали слезы на моих глазах. Вот одна из них скользнула вниз и покатилась вниз, за ней — другая. Я плакала, не стесняясь, никто не смотрел на меня. На сердце у меня было пусто и холодно — я уже верила, я полностью поверила в реальность своих домыслов. Винила ли я себя за собственную глупость? Нет. Винила ли я его? Еще меньше, чем себя. Глупенькая девочка, непонятно как ставшая тцалем, — как было не обмануть ее? Да, все так, все так, и стоит ли плакать мне. А может, все дело было лишь в ветре…
Но я тоже могу играть в эти игры, не так ли? У меня есть гордость, в конце концов. Я не смогла бы, конечно, по-настоящему обмануть его, годы у меня были еще не те, но мне и не нужно было лгать. Я любила его. Может быть, иначе, чем обычно любят, но любила. И в этом была моя сила в нашем поединке воль. Я могла прикрываться своей любовью как щитом, и Ворон не почувствовал бы моих подозрений, не понял бы, что я слежу за ним — не как влюбленная, а как агент хэрринга.
Я почти не замечала происходящего вокруг. Я все видела и слышала, но не осознавала виденное и слышанное. Я видела, как каменная осыпь впереди ожила, как, все убыстряя свой бег, скатываются камни на дорогу, как останавливаются телеги, слышала испуганные возгласы людей. Но на самом деле очнуться от задумчивости меня заставил всплеск активности Воронов, который я тотчас уловила. Трое из них были впереди меня, один — сзади. Я почувствовала внезапно возросшую агрессивность в их настроении, как бывает в начале схватки. Я очнулась и, наконец, увидела — по-настоящему.
