— Над чем хохочешь, старый дурак! — прозвучал из-за камней высокий голос, — если сам позабыл, что такое любовь, оставь в покое тех, чьи сердца еще способны пылать огнем.
Фиро огляделся, пытаясь найти обладателя голоса, принюхался и замер настороженно:
— Кошка? — возглас недоумения вырвался у него непроизвольно.
— Эллавия, — довольно проворковал Кагира, оскаливаясь в улыбке, — поведай старому дураку, что верховная жрица-холь забыла в этой глуши?
— Обхожу дозором южные и восточные границы. Зло с запада не должно проникнуть на священные земли Крылатой Богини.
Из-за валуна, на котором лежал Кагира, вышла большая пушистая кошка. Она вальяжно обошла вокруг Фиро и бесшумно запрыгнула на соседний камень. Мертвец проводил ее полным недоверия взглядом. В отличие от многих других колдовских существ, холь всегда считались персонажами сказочными, в легендах и детских книжках их изображали прекрасными девами с кошачьими ушами, ублажающими удачливых путников в дивных рощах далекого юга. О верховных холь говорилось мало, лишь то, что они наделены некоторой колдовской силой и умеют превращаться в животных…
— Легенды врут, мой друг, даже прекрасные жрицы стареют, толстеют и дурнеют, — добавила вдруг кошка, в унисон мыслям мертвеца, — ведь мы не ищем вечной юности и бессмертия, в отличие от некоторых, — томно пояснила она, меряя четырехрукого зомби пронзительным взглядом горящих зеленых глаз.
— Ты зря язвишь, достопочтенная кошка, — ухмыльнулся в ответ Кагира, садясь на своем валуне и с хрустом заворачивая на бок голову, — чтобы противостоять злу, пришествия которого ты так боишься, нужно выяснить его первопричину. Или ты думаешь, что с приближением опасности будет достаточно выбежать из границ Королевства? Типично кошачье поведение.
— У Крылатой Богини достаточно сил, чтобы противостоять злу, — фыркнула кошка, с опаской косясь на мирно потягивающегося монстра, и перевела тему беседы. — Ты, словно избалованный ребенок, до сих пор играешь в живых кукол. Сколько было их у тебя, твоих подопытных, которых ты зовешь Учениками? Смерть не научила тебя ничему, вредный старик, ты снова мучаешь чьи-то души. Кто дал тебе право на это?
— Ты ошибаешься, кошка, — тут же возразил Кагира, — я не терзаю, я создаю их из ничего. По моей воле смерть оборачивается жизнью, а страх любовью, моя сила движет их вперед, и в моей власти решать, каков будет их путь…
Кагира поднялся на ноги, огромный и темный. Глядя на него снизу вверх Фиро снова почувствовал трепет, чувство, которого не испытывал очень давно. Кошка на соседнем камне тоже вскочила и, выгнув дугой взъерошенную спину, сердито прошипела:
— Любовь, как море, а море в ведре не удержишь, и твоя власть лишь иллюзия. Отпусти бедного мальчика, оставь его в покое.
— Знай, настырная кошка, что тьма расступиться лишь перед тем, кто отдаст ей все долги и пройдет свой путь до конца. Слышишь, Фиро? В ином случае ты застрянешь между жизнью и смертью до тех пор, пока две сущности не разорвут тебя пополам.
— Я не боюсь судьбы, — мертвец прямо взглянул в черные дыры глазниц Кагиры.
— Я знал, что не ошибся, поэтому, дам тебе время…
Широкий рот ощерился в улыбке, и громадная фигура плавно отступила в туман, клубящийся вокруг камней:
— У тебя есть неделя, по истечению которой моя Ученица должна вернуться ко мне, а ты — уйти…
Мертвец ничего не ответил, и, сжав зубы, продолжил свой путь. Краем глаза он заметил мелькнувшую среди камней кошку и тут же замер, настороженно глядя перед собой. Ветер, дующий с реки, принес запах. Сладкий аромат, немного пряный, похожий на смесь медуницы и мяты, тот самый, что был на кружке.
Фиро вдохнул его полной грудью, желая убедиться в правоте своей догадки. Запах стал еще отчетливее, оглушил, и мертвец замотал головой, щуря глаза, словно от боли. Мысли потоком понеслись в прошлое, а туман сгустился, наплывая со всех сторон, лишая ощущений времени и пространства. Когда он расступился, перед мертвецом лежала узкая тропа, обрамленная зеленой сочной травой. Привыкнув к тревожному запаху, Фиро пошел дальше.
— Куда мы идем, братик? — неожиданно раздалось впереди, прозвенело, поражая нереальностью звука и его чистотой.
— На поляну фей, — прозвучало в ответ уже вполне реально.
Стена тумана, огораживающая дорогу, выпустила на тропу белые длинные всполохи. Они поднялись вертикально, закрутились, свиваясь в жгуты и принимая очертания двух детских фигур: мальчика лет двенадцати и девочки лет четырнадцати.
— Не отставай, брат-собака! — весело крикнул мальчик, оборачиваясь к Фиро.
— Не зови его так! — сердито одернула спутника девочка, — он сын князя, и у него есть имя. Тебе попадет, если будешь обзываться!
— А вот и не попадет! Не указывай мне, сестрица! Я буду звать его так, как хочу, потому что он мой друг, — озорно прокричал мальчик, бегая вокруг сестры, и напевая, -
Брат-собака, брат-собака,
Приди в мой дом!
В моем амбаре поселилась огромная крыса,
Она ест мое зерно!
Я позвал смелого охотника,
Но у крысы глаза, словно красные угли,
Испугался охотник.
Я позвал бравого солдата,
Но у крысы зубы, что острые скалы,
Испугался солдат.
Я позвал могучего чародея,
Но у крысы усы, словно крепкие копья,
Испугался чародей.
Брат-собака, брат-собака,
Приди в мой дом!
Приди и сразись с огромной крысой…
Последние строки растворились в непроглядном белом месиве, а вместе с ними сгинули и призраки детей, идущих куда-то в далеком прошлом. Фиро выдохнул, пытаясь избавиться от вырвавшихся из небытия воспоминаний, наполнивших сердце ощущением чего-то неотвратимого и ужасного, щемящей болью неизбежной беды и собственной беспомощности перед грядущим злом. Он не помнил, кем были те дети, но отчаянно хотел остановить их, запретить идти туда, куда они шли, вернуть назад. Он попытался крикнуть что-то, но голос пропал, из приоткрывшихся губ не вылетело и звука.
Наклонив голову, мертвец взглянул под ноги и увидел мохнатые толстые стебельки невзрачного растения, источающего запах, тот самый, что привел его в это место. Бледные цветы, сиреневые, с черными краями пушистых круглых лепестков прятались под голубовато-зелеными листьями.
Мгла разошлась в стороны, обнажая пологий склон, оканчивающийся глиняным пляжем и медленно текущую реку. Мертвец обошел поляну по периметру и сел на краю, тоскливо глядя в неспешную серую воду, отражающую неприветливое, затянутое облаками ночное небо. Он в надежде смотрел на отступивший к камням туман, ожидая снова услышать знакомые голоса, но кругом стояла тишина. Тогда он поднялся, пошел назад, подходя к валунам, обернулся и произнес, обращаясь к благоухающей пряным маревом траве:
