Алексей Пехов - Колдун из клана Смерти

Альгерт метнул на нее недовольный взгляд, но не посмел ослушаться приказа и убрал «Смех Ракшаса».

— И вы хотели выступить против меня?! — презрительно произнес нахттотер. — Вы?! Жалкие подобия, насмешка над кровными братьями, слабаки! Убирайтесь!

И, видя, что никто не торопится, рявкнул:

— Вон, я сказал!!!

— Оставьте нас, — негромко приказала Хранья, заметив, что у брата от бешенства начинают белеть глаза.

Заговорщики потянулись к выходу. Альгерт, прошептав «как прикажете, нахттотерин», вышел последним. Услышав его слова, Миклош с насмешливым видом изогнул брови.

Норико изящно села на один из стульев и с пристальным интересом разглядывала лежащую на столе белую розу, окропленную кровью. Немного подумав, она осторожно взяла цветок и, стараясь не стряхнуть рубиновые капли, поставила в прозрачную бутыль с узким горлышком, на четверть заполненную кровью. Прожилки нежных лепестков налились алым, запульсировали, словно артерии, и роза стала багряной.

— Выйдите все, — приказал Миклош. Дождался, когда они с сестрой окажутся наедине, обогнул разложившийся труп, распахнул окно, впустив в зал свежий, морозный воздух, прогоняющий удушливый смрад.

— Тебе идет роль паяца, брат, — мрачно сказала Хранья.

— Totus mundus agit histrionem, soror.[47] — усмехнулся Бальза и произнес на древнем, давно забытом всеми языке маркоман: — Так, значит, нахттотерин…?

Хранья не ответила. Миклош улыбнулся.

— Как единоличная власть в лице нахттотерин сочетается с теми разряженными олухами, что сейчас тебя окружали? Решила возродить Десять Гласов? Зря. Одетые в крашеные простыни идиоты так и останутся одетыми в крашеные простыни идиотами. Не больше и ни меньше. Надо жить настоящим, а не прошлым, Хранья.

— Это — твое настоящее?! — она, с отвращением указала на труп возле его ног, а затем кивнула на повешенную. — Или это? Ты убиваешь братьев! Ради чего? Настоящего?! Или будущего?!

Он разочарованно вздохнул, сбросил маскарадный костюм, оставшись в свитере и брюках.

— Это не настоящее, не будущее и даже не прошлое. Это — ничто. Капля в море, о которой через два дня никто не вспомнит. Отродье расплатилось за собственную глупость. Они не мои братья. Всего лишь блаутзаугеры, посмевшие выступить против меня.

— Может быть, и я ничто? Не твоя сестра? — холодно процедила Хранья.

— Сколько наигранного негодования! — скривил губы Миклош…

— Зачем ты пришел? Убить меня? — она сложила руки на груди.

— Нет. Пока — нет. Знаешь, я никогда бы не узнал о твоем приезде, если бы не твой глупый пес, Альгерт.

Хранья в раздражении дернула плечом.

— Он тебя подставил, — голосом ангела-искусителя продолжил Миклош. — Надеюсь, ты его накажешь.

— Я разберусь без твоих советов! — зло отрезала она.

— Отдай его мне. Он все равно ни на что не годен. Даже моих слуг не смог убить. Раздутое самомнение помешало ему проверить, не выжил ли кто-нибудь после «Поцелуя».

— Пока я дышу, ты не получишь никого из них, кровопийца! — яростно прорычала Хранья.

— Кровопийца?! — рассмеялся Миклош и отвесил шутливый поклон, не вставая со стула. — Польщен! Ну-ну! Не смотри на меня волком, — он снял кожаные перчатки. — Лучше расскажи, где ты пропадала все это время после своего скоропостижного исчезновения.

— Боялся меня? — она впервые улыбнулась. Светлые брови Миклоша сошлись у переносицы.

— Тебя? Кто ты такая, чтобы Я боялся тебя? Ты всего лишь жалкое ничтожество, забившееся в крысиную нору! Что тобой движет, сестра? Неужели ты желаешь превратить клан в сборище жалких, никчемных созданий, какими стали твои «воины»?

— Убирайся! — прорычала она.

— Я уберусь, когда посчитаю нужным!!! — заорал он, перегибаясь через стол. — Никто не смеет мне приказывать! Никто! А уж тем более такая подлая тварь, как ты! Подумать только, чтобы ждало тхорнисхов, если бы твой мятеж удался! Клан бы умер.

— Клан и так уже давно умер! С тех пор, как ты изменил его! Тхорнисхов не существует! Они другие! От Золотых Ос ничего не осталось. Слышишь?! Ничего! Ты разрушил семью!

— Я защитил ее! Я первый понял, что нас раздавят! Сомнут! Пожрут те, кто тогда был сильнее! Мы стали клинком, разящим любого, кто смеет пойти против нас, подмять под себя, заставить плясать под чужую волю! Именно этого хотел Луций!

— Не смей упоминать Луция, сволочь! Ты не стоишь даже его пальца! — теперь уже орала она, и Миклош почувствовал, как по ее рукам пробежала волна — первый предвестник магической атаки.

— Ты! — выплюнула она. — Ты разрушил все, что он создал! Все, что он любил! Все, во что он верил! Все, к чему нас так долго готовил!

— Он хотел, чтобы мы выжили, чтобы могли за себя постоять! Желал, чтобы нас не подчинили Нософорос, Лудэр, Лигаментиа или Кадаверциан! И я реализовал все, что он не успел осуществить! Это сделал Я, а не ты! — его лицо перекашивало от гнева.

— Цена оказалась слишком высока, Миклош. Ты создал чудовище на костях клана, которое теперь лишь по недоразумению называют Нахтцеррет, — она взглянула на него с отвращением. — Ты уничтожил всех. И Луция, и тех, кто был до него. И меня. И себя тоже. Благодаря тебе, брат, мы всего лишь ходячие мертвецы.

— Ерунда! Хватит быть малодушной. Открой глаза! Клан спасен, хотя за это мне и пришлось заплатить свою цену.

— Ты чудовище! — прошептала она. — Тебя надо остановить.

— Если встанешь у меня на дороге — я забуду, что в нас течет одна кровь, — он наклонился к ее уху и прошептал. — Я сокрушу тебя.

Ее лицо застыло, но голубые глаза пылали лютой ненавистью.

— Мне кажется, что тебе не стоит покидать Столицу без моего разрешения. Ты сама вернулась сюда, так что имей смелость ответить за этот промах. Попытаешься скрыться — умрешь. Наслаждайся городом. Осмотри достопримечательности. А я пока подыщу для тебя приличную дыру на следующие тысячу лет. Мои солдаты глаз с вас не спустят.

— Когда я успела тебя потерять? — грустно прошептала она.

— В тот день, когда ты меня предала, — жестко ответил он.

По ее щеке сбежала одинокая слезинка.

Мятежники, словно бараны, были согнаны в холл. Миклош остановился перед ними, мрачно изучил посеревшие лица и процедил:

— Вы — die undankbaren schweinen.[48] Вы живы лишь благодаря моей милости. Помните это. Тот, кто признает свою вину и пойдет за мной, будет прощен. Всем остальным пощады не будет.

Сказав это, он вышел на улицу. Несколько мгновений постоял на крыльце.

— Я еще нужна вам сегодня, господин? — поинтересовалась Норико. — Хочу поохотиться.